Фредерик Бегбедер - Вечная жизнь Страница 9

Это в любом случае конец света. – Обидно пропустить подобное зрелище.

Будет здорово вдуть 70 девственницам в райском саду Аллаха. – А если их там всего 69?

Не увидишь, как стареют твои дети. – Обидно пропустить подобное зрелище.

Мне устроят шикарные похороны. – Я этого не увижу…

Обо мне будут сожалеть… – …три дня!

Можно с достоинством скончаться в Лозанне. – Это не так смешно, как «дар» в банк спермы.

С определенного возраста становишься непригодным для забав в койке. – Четыре слова: Клинт, Иствуд, Шарон, Стоун.

Жизнь изнуряет. – Смерть – уловка лентяя.

Не нужно оплачивать счета, можно забыть о налогах. – Твоим детям придется улаживать дела с наследством.

Можно больше не врать насчет своего возраста. – Прощайте, подарки на день рождения.

В старости нельзя пить и баловаться наркотой. – Четыре слова: Кейт, Ричардс, Мишель, Уэльбек.

Позволяет отбояриться от семейных праздников (Рождество, Новый год). – Семья будет тебя навещать на День Всех Святых.

Все хорошо говорят о мертвых. – Ты не прочтешь собственный некролог.

Можно наконец отдохнуть. – Для этого достаточно детоксикации.

В смертный час все равны. – Хочешь равенства – голосуй за коммунистов.

Мне больше не придется от сматривать реалити-шоу. – Можешь выключить телевизор, не «отключая» себя.

Никто не обязан жить вечно. – Не любишь жизнь – твое дело, но не отвращай от нее других.

Смерть есть конец. – Жизнь предваряет все последующее.

Что бы делала без смерти – Искусство прославляет кра-

литература? – соту всего сущего.

Смерть всему определяет цену. – Кто сказал, что жизнь не станет еще бесценнее, если будет «обильной».

Спасибо смерти за «Офелию» Милле. – НЕспасибо смерти за жуткие татуировки на мексиканских черепах.

Кладбище Пер-Лашез. – …полный набор.

«Смерть помогает нам жить». Лакан[94] – «Смерть – окончательное решение». Гитлер

Доставляет удовольствие тем, кто нас не любит. – Заставляет ужасно страдать близких.

Без смерти Гёте не написал бы «Фауста», а Оскар Уайльд – «Портрет Дориана Грея». – Не будь бессмертия, шумеры не написали бы «Гильгамеш», а Брэм Стокер – «Дракулу».

Зачем тогда Пантеон? – Кому была бы нужна Академия?

Здорово, что придурки умирают. – Обидно, что умирают хорошие люди.

Не будешь похож на Жанну Кальман[95]. – Не побьешь рекорд Жанны Кальман – 122 года 5 месяцев и 14 дней…

Последняя детоксикация, апофеоз «Рехаб»…[96] – …сопровождаемые сильнейшим синдромом упущенной выгоды[97].

С тех пор как люди заселили планету, умерло 100 миллиардов особей. Я хочу стать первым, кто не умрет. Достичь бессмертия будет нелегко. Я завидую дочерям – они увидят начало двадцать второго века. Андре Чулика, председатель и главный исполнительный директор компании Cellectis (французский лидер в исследованиях в области биотехнологий), утверждает, что дети, появившиеся на свет после 2009 года, будут жить до 140 лет. Я завидую Роми и Лу. Я – гнусный эгоцентрик, не желающий освобождать место. Мое ремесло эфемерно: когда меня не станет, забудется все, что я делал на телевидении. Единственный способ существования – уцепиться за жизнь и экраны, большие или маленькие. «Суетишься лицом» – помнят, исчезаешь – забывают, хуже того – заменяют. Забавно смотреть, как мельтешат некоторые успешные ведущие, почуявшие охлаждение к ним Славы: Дрюкер[98], Пиво[99], Артюр[100], Коэ[101], Курбе[102] гастролируют на сценах провинциальных театров, подбирая остатки былой популярности. Делятся воспоминаниями со старушками-телезрительницами с сиреневыми волосами. Ведущие всю жизнь задавали вопросы артистам, потом карусель вдруг остановилась, и тут они возжаждали оваций, но… никто не интервьюирует их. Слишком поздно. Приходится имитировать Джонни[103] или Модиано[104] в концертном зале в Роморантене. Им хотелось бы сменить легковесность на постоянство, отказаться от сиюминутной известности, чтобы остаться в Истории. Печальнее всего случай Тьери Ардиссона, который ввел меня в профессию. Он мечтал быть писателем, но ни одно произносимое им слово ему не принадлежит: текст для суфлера, шутки и вопросы сочиняют редакторы. Тридцать лет Тьери только и делал, что читал чужие тексты. Чего уж тут удивляться, что он одержим желанием издать тонны компиляций своих старых передач. Уязвленный романист – второе «Я» Ардиссона – намерен любой ценой отвоевать место на вашей книжной полке. Я знаю его как облупленного и готов поклясться, что он мечтает отдать богу душу в прямом эфире, чтобы его смерть вошла в сборник нелепых историй и стала известна во всем мире. Если я хочу избежать такой мрачной судьбы, нужно «обессмертиться» по-настоящему. Физически, в медицинском смысле этого слова.

В мире, где люди смертны, любой оптимист – мошенник.

Я потерял многих моих друзей. Кристофа Ламбера, генерального директора EuropaCorp, рак забрал в пятьдесят один год. Жана-Люка Деларю, генерального директора Reservoir Prod и соседа по улице Бонапарта, не стало в сорок восемь лет. Филипп Векки, его сожитель, умер в пятьдесят три года. Морис Г. Дантек, писатель-киберпанк, скончался в пятьдесят семь лет, а Жан-Марк Робер[105] ушел в пятьдесят восемь. Ришар Декуэн, ректор Сьянс По[106], умер от инфаркта в пятьдесят три года. Фредерик Бадре, основатель литературного журнала Ligne de risque[107], умер от нейродегенеративной болезни в пятьдесят лет. Mix amp;Remix – настоящее имя Филипп Беклин, – иллюстратор моей колонки в Lire, побежден раком поджелудочной железы в пятьдесят восемь лет. Всех этих людей я приглашал «в телевизор», и они были отличными клиентами. Отдаться на съедение? Пожалуйста! Кроме того, у каждого был хорошо подвешен язык, что, как вы понимаете, играет огромную роль в телешоу. Помню, как Дантек поджигал петарду страницей, вырванной из Евангелия, и бормотал: «Простите им, ибо не ведают, что творят». Жан-Люк сорвал с себя рубашку и станцевал брейк-данс. Кристоф изобразил матадора, Люк Бессон – быка, приставив к голове указательные пальцы. Филипп танцевал пого[108] под Should I Stay or Should I Go, причем со связанными ногами. Ришар выиграл конкурс air guitar, Фредерик подражал крикам всех животных, Филипп рисовал зубастые вагины. Каждый думал, что ему нечего терять. И несколько недель или месяцев спустя теряли все. После пятидесяти смерть перестает быть абстракцией. Ненавижу ее коварную манеру подкрадываться все ближе на каждом медосмотре. Смерть напоминает мне дождь из стрел в фильме The Revenant[109]: нужно бежать, двигаться зигзагом, как Леонардо Ди Каприо, чтобы спастись от обжигающих ядовитых уколов наконечников. Я только и делаю, что ускоряюсь. Хочется взять паузу и отдышаться, но для этого нужна новая жизнь, как в Call of Duty[110], где воскрешение после перестрелки случается в два клика. Умоляю, дайте мне несколько дополнительных десятилетий, и я клянусь, что проживу их иначе. I am still hungry. I need seconds, ok?[111] Подарите мне пригоршню секунд. Вторую жизнь.

Я не тороплюсь осиротеть. Мне не понравилось зрелище лежачих родителей: в этом было нечто вульгарное, предсказуемое – как халтурный сценарий реалити-шоу. Внутренний голос подсказывал: «Ты должен их спасти…» Я не хотел терять отца и мать, они были моей опорой. Они дали мне жизнь, но это не для смертной казни.

Отец заново учился ходить на костылях в клинике Бют-Шомон, мама приходила в себя в Кошене после падения и множественных переломов. Казалось, что ни он, ни она не сомневались в одиноком конце. Жестокий закат жизни моих родителей – гениальная пропаганда против развода и сердечно-сосудистых заболеваний. Они жили раздельно, но я, по глупости, представлял, что они должны были умереть вместе. Много месяцев я вел передачи с фальшивейшей из улыбок, скалился, как плохой актер под коксом, так, что даже камера конфузилась и краснела. Я тогда начал вести благотворительные мероприятия: телемарафоны «Вместе против СПИДа» и «СТОП рак»… Я дико раздражался, что меня выбивает из колеи такая житейская вещь, как болезнь родителей. Получалось, что моя душа банально предсказуема. Жоанн Сфар[112] предупредил меня однажды на обеде в «Рице»:

– Когда в десять лет теряешь родителей, все тебя утешают, ты становишься интересным существом. Если это случается с тобой в пятьдесят, никто тебя не жалеет и ты превращаешься в сироту, в самое одинокое существо на свете.

Я знал: если потеряю отца и мать, никто не сумеет (да и вряд ли захочет) всерьез интересоваться мною, то есть в моей печали была изрядная доля эгоизма. Убиваясь по родителям, плачешь над собственной хрупкостью. Я умолял гримершу замаскировать мою грусть матовым тональным кремом и орал текст с телесуфлера, перекрывая аплодисменты, организованные ассистентом по массовке: «Добрый вечер и добро пожаловать, мои смертные друзья: это не шоу, это рецепт, это предписание!»