Алексей Жарков - Избранные. Боди-хоррор Страница 9

Перекатившись на спину, судорожно дыша и потея как свинья, я слушаю мерзкое щелк-щелк-щелк. И теперь это точно не Наташка. Это я. Почему так быстро? Почему?! Я не хочу умирать! Только не так!

«Ради ребенка? Ты сделаешь мне укол?» – стонала жена, когда у нее вывихнулись все крупные суставы.

«Да, конечно», – отвечал я.

Но Димон продал мне только одну дозу.

Я заставил себя замолчать и несколько раз сглотнул. Все лицо в слюнях и соплях, под задницей расплылось вонючее пятно. Запах ужасный. Я не хочу умирать в грязи и говне.

В соседней комнате тихо. Наташка отключилась. Или умерла. Мне все равно.

Щелк-щелк-щелк. Это мои кости, это мои суставы. Слишком быстро, слишком быстро! Перед глазами маячит темная люстра, вся в завитках и изгибах. Во мраке они похожи на щупальца чудовища, которое тянется, тянется, тянется ко мне. Я заплакал.

На сгибе моего вывихнутого левого локтя чернеет огромный синяк. Я не умею делать уколы, вену еле-еле нашел, весь искололся. Это мой антивирус, мой! Не хочу умирать! Не хочу. Не хочу. Пусть она умрет, а не я. Пусть она и ребенок, но не я. Не я! Не я!

По моему телу побежали судорожные волны, ребра стали танцевать странный и страшный танец. Димон наврал.

Боль накрыла меня с головой, боль заполнила весь мир, весь мир стал болью. Я услышал, что снова ору. Это моя последняя мольба, молитва всем богам, молитва московскому гриппу и моему изломанному телу: только бы скорее в шее прозвучал последний оглушительный ЩЕЛК! Пожалуйста.

Ловец жемчуга

Николай Романов

Я хочу рассказать вам одну историю.

Всё, что вы сейчас прочитаете – правда. Мы с вами прогуляемся к событиям, которые произошли со мной много лет назад. Настолько много, что ужас давно покинул меня, и дыхание не замирает от воспоминаний. Каждая минута тех дней обросла грёзами романтического приключения.

Сдирать эту корочку жутко и больно – границы привычного тают. Туман необъяснимого, сокрытый их зыбкими стенами, не позволит контурам памяти удержать в строгости спасительные краски воображения. Возможно, мы не услышим конец истории.

Безответный призыв звонка трижды оглашает моё требование за дверью, туго обтянутой шкурой сушёного мамонта. Именно так её ощущает мой лоб, упертый гудящими рогами в треклятую преграду.

Нет, конечно. Нет ни рогов, ни мамонта – есть тоскливые водоросли похмелья, готовые расплескаться из моего отяжелевшего черепа.

Я четвертый раз нажимаю кнопку.

– Ааат-кры-вааай, – дружище, я знаю, ты дома. – Открывай, Гришан… Сейчас полдень, договаривались же…

Завершая громогласную механическую сюиту, символически дёргаю вниз ручку замка. Он коротко щёлкает и поддаётся. Зябко кольнуло внутри – не заперто. Не похоже на нас – оставлять подступы беззащитными. Из недр трёхкомнатки знакомо гудит оставленный без присмотра проигрыватель – винтажная гордость обитателя квартиры. Больше дряхлая, чем винтажная.

– Гриш? – ненавижу синтетические паласы. И за название, и за принадлежность к уходящему веку. Прохожу в обуви (тёть Нин, прости) по тёмному коридору мимо багрового света пустой гостиной. Проигрыватель зовёт меня дальше. Стандартная планировка – дорожка упирается в разноцветные двери ванной и туалета. Предложение незримого Морфеуса – красная или синяя? Тот ещё выбор, нам не сюда.

Направо – спальня. Налево – Гришкина комната.

Достаточно одного взгляда на неё, чтобы остатки моего вчерашнего разгула сменились тошной ясностью. Твою же мать, Гришан, опять?

В комнате два отдыхающих тела. Казалось бы. Длинный худой парень в широких шортах и чёрной футболке. Тонкая взъерошенная девушка в малиновом топе. Гришка запрокинул голову в любимом кожаном кресле, руки безвольно стекли по подлокотникам. Незнакомка обмякла на полу, подпирая сутулой спиной бок древней, но крепкой кушетки. Её пальцы мелко подрагивают, а бледные голые ноги раскиданы по паркету дохлыми змеями. Капля слюны ещё не дотянулась до плоского живота.

Между ними – полированный журнальный столик и белая табуретка.

Столик опутался блеском целлофановой плёнки. Глаз отмечает аккуратно разложенный набор татуировщика – перетянутая резинкой самодельная машинка, коробки с одноразовыми перчатками и салфетками, пласт вазелина, пачка игл, колпачки с пигментом. К работе он, судя по всему, успел приступить. Недостающие предметы бездуховно валяются на полу. Нарушенный порядок – это следствие.

На табуретке – причина. Фарфоровое блюдце с обмылком то ли свечки, то ли сухого спирта. Пыльно-розовый аптечный жгут. Зловещее трио – зажигалка, столовый прибор, известный медицинский инструмент поршневого давления для инъекций. Комочки почерневшей фольги.

Сжимаю кулаки в бессильной ярости.

Он художник, который не умеет рисовать. Сам так обозвался. По мне – лукавит, рисует он бесподобно, но для Гришки это вопрос принципиальный. Я, говорит, что угодно перерисовать могу. Лучше ксерокса сделаю, от оригинала не отличишь.

Я разницы не вижу. Если рисуешь, значит – художник.

Плоды его таланта нас завораживали ещё в детстве. И сюжеты, и исполнение будоражили фантазию. В начальной школе он брался за иллюстрации из любимых книг – рыцари, пираты, всадники. После – перерисовывал с поразительной точностью культовые объекты поклонения сверстников – мистические и кровавые конверты пластинок рок-групп. Монстры с топорами и флагами, клыкастые вампиры и сочные красавицы постепенно перебирались из неаккуратных тетрадок на серьёзный ватман, домашние обои и стены подъездов. Если Гришана охватывало вдохновение, то всё вокруг исчезало. Он растворялся в процессе, как кубик рафинада в кипятке – упоённо, сладко и без остатка.

Вышеупомянутым подъездам доставалось особенно сурово. Представьте. Двое суток суток без еды и сна, туалет-мусоропровод – не подвиг, конечно, но вы можете так творить? Дюжиной маркеров он воплощал неприглядную журнальную гравюру на салатовых стенах. Сцены средневекового ада развернулись с пятого по седьмой этаж. Мрачную эпичность процесса усугубил сосед, безжалостно избитый творцом. Попытки затушить божью искру Гришка пресекал на корню. Бил он жестоко и много. Но об этом – позже.

Поднимаю девицу за тощее предплечье. Запускаю пальцы в крашенные патлы, ближе к коже, чтоб та натянулась, не собираюсь выдирать ей волосы.

Её рука от локтя до шеи ещё влажная и сочится краской, местами – недоделанная татуировка покрылась сохлой корочкой сукровицы. Некогда разглядывать рисунок – что-то типа крылатой феи, изгибающейся на рыболовном крюке. Уверен, что красиво, Гришка иначе не делал.

Маленькая, а тяжёлая. Как обезвоженную овечью тушу волоку её за дверь. Девушка почти не подаёт признаков жизни. Тёплая, дышит – и нормально. Выбрасываю одурманенную куклу в прохладу лестничной клетки. Та отвечает мне «бумом» тупого удара о частокол перил. Упавшая на ступеньки связка макулатуры. Вернувшись, нахожу на кушетке её ядовито-безвкусную сумочку. Смахиваю в неё хлам с табуретки и отправляю вслед за хозяйкой. Хотел швырнуть туда же и саму табуретку, но гнев уже отступил. Его сменяет тоскливое уныние. Гришан, какого чёрта, мы же это не раз проходили…

Подружившись в училище с токарным станком и железом, он растворился в другой плоскости. Набор замысловатых шахматных фигурок, точная (как он говорил – рабочая) копия перчатки киноманьяка Крюгера, шипастый средневековый моргенштерн – слесарь, кузнец и скульптор в одном увлечённом лице. Холодные и устрашающие творения быстро захватывали шкафы, ящики и балкон. Потом, на волне настроения, раздавались друзьям и соседям. А что-то прогуливалось прямиком на помойку. Художники, попробуй пойми их.

Вот после очередного такого гоголевского демарша Гришка и нашёл себя в мире татуировок. Пробираясь в сотый раз сквозь плотные ряды библиофилов, наводнивших столичную книжную ярмарку в широко известном спорткомплексе, он дёрнул меня за рукав – стоп, оно! Тяжёлый кирпич забугорной энциклопедии с эскизами классических и фотографиями современных татуировок стал его настольной книгой. По знакомым нашлись выходы на толкового мастера из среды байкеров, который и обучил Гришку ремеслу художественного кровопускания.

Возится со сборкой машинок, рыться в медицинских справочниках, экспериментировать с красками, а главное – творить и воплощать, он принялся с голодом золотоискателя.

Отдельная история – как набирался опыт. Да, всегда можно найти клиента-маргинала, согласного нацепить более-менее внятный «портак», но на поиски требовалось время. А это непозволительная роскошь, когда накрывает лавина вдохновения – надеюсь, вы меня понимаете. Гришан экспериментировал на себе. Пигменты, оттенки, толщина линий, отдельные элементы – он превратил свою кожу (куда смог дотянуться) в пёструю палитру. Или – если угодно – в черновик поисков и тренировок. Забивал новый рисунок поверх старого. Он залил левую половина тела, от кончиков пальцев до торса, невообразимым омлетом красок. Измученную кожу разбили кривые рубцы. Когти драконов наползали на изгибы женских тел, треснутые черепа скалились из лабиринта орнаментов. Гришку подобный боди-арт не смущал.