Сен ВЕСТО - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая Страница 9

Он летел по иную сторону от бесконечно чужого ему старого, больного, вонючего, далекого мира – вне времени, не чувствуя под собой ног, придерживая великолепно загорелой мускулистой рукой контейнер своего смертельного боезапаса, своего художественного творения, край которого увесисто и послушно раскачивался у пояса, мягко похлопывая, и сжимая в другой безукоризненно выверенный длинный тугой инструмент – эффективность его придирчиво и с прилежанием проверялась в течение всего последнего десятка тысячелетий. Он уходил все дальше, зависая на какое-то время в воздухе, бесшумно и естественно просачиваясь сквозь нагромождения рыжих толстых стволов, легко, экономно уклоняясь, избегая встречи с пальцами стелившихся ветвей, развесистых мохнатых лап, перемахивая через журчавшие ручейки, весело сверкавшие в паутине редких солнечных лучей, через забитые кустарниками трещины в каменных разломах, совершая длиннющие прыжки, ни разу не оступившись и не утеряв равновесия, но прилагая усилия, чтобы не войти в контакт с узлами кореньев, полузарытыми в земле и траве, стремительно приближаясь к обрывистому пригорку, где – он успел это заметить – еще мгновение назад была дичь. Он летел, непринужденно двигая утерявшими всякое представление о заплечном напрессованном весе неплохо развитыми плечами и ни секунды не сомневаясь, что с той же легкостью будет лететь сквозь время и день, и год – пока не надоест, напрочь позабыв ощущение былого усталого покоя, бесповоротно потеряв для себя значение всех заученных гулких фраз, казавшихся ранее исполненными глубокого содержания и многозначительности, с непривычным удивлением отмечая легкий озноб и то, как непроизвольно поднимается шерсть на загривке и спине, как оживает, согревает его дикая, древняя кровь свободного от всего одинокого молодого охотника.

Bот эти маневры дичи Гонгору начали уже потихоньку раздражать. То есть он все это время оставался предельно осторожным – дичь была осторожна вдвойне. Она просто превосходила все представления об осторожности, нагнетая уныние, действуя на нервы и пока позволяя еще себя догонять. Солнце готовилось вот-вот упасть за скалы, он сам уже основательно запыхался, но конца этой беготне видно не было. За все то время, что Гонгора лежал, таращась в одном направлении, в кустах во влажных, вконец осточертевших травах, бестолковое животное показывалось на открытом пространстве пару раз, блестя белой задницей, внимательно высматривая что-то в границах ареала, явно бросая мимолетные взгляды по линии Гонгоры. Было довольно далеко. В любом случае, рисковать он не мог. Ветерок сейчас дул на него. Остаться незамеченным, по всей видимости, удалось, но маячить здесь, в сыплющих росой колючках на периферии досягаемости, когда через пару-другую минут станет ничего не разобрать, уже надоело. Он хорошо понимал, что попытка у него будет только одна. Уставившись на куст, под которым мерз Гонгора, коза вновь ненадолго застыла, продолжая двигать челюстями, прислушиваться и вздрагивать большими мягкими ушами, отгоняя, надо думать, наседавших мух, затем перенесла взгляд на заросли левее, постояла так, не переставая жевать, и вернулась к траве. Гонгора бесшумной тенью молниеносно метнулся еще на несколько метров вперед, не отрывая взгляда от своего будущего обильного и тоже уже успевшего смертельно надоесть ужина: взгляд его был неподвижен и прям, как удар кончиком длинного шеста, он смотрел туда, не мигая, готовый в один миг в случае чего слиться с травой, растаять. Он мягко приник к земле, тихонько перевел дух и стал медленно, очень медленно и осторожно перемещаться еще дальше вперед, сокращая расстояние до минимума, следя за тем, чтобы над головой не тряслись макушки травы.

Солнце спряталось за горой, и густая тень накрыла лужайку. Нужно было решаться. Хотелось выпить чего-нибудь горячего, наваристого, совершенно неожиданно и не к месту вдруг проснулся дикий аппетит. С ним проснулось раздражение. Не так быстро, сказал он себе, на секунду прикрывая глаза. Так просто мы не отвяжемся, с какой стати. Рядом с воздетой рогатой головой показалась еще одна голова козы и сейчас же за ней гуськом – пара шустрых детенышей. Чувствуют взгляд, прокомментировал он для себя поведение животных, успокаиваясь и невольно опуская глаза к земле. Взрослые особи, работая челюстями, в четыре глаза глядели в сторону Гонгоры. Ему вдруг вспомнилось, как девушки, то одна, то другая, как сговорясь, внушали ему, что у него какой-то необыкновенный, дьявольский и умный, прямо-таки какой-то чудодейственный взгляд. С другого боку, что ли, взять?.. Он, как получилось, еще глубже вжался в землю, секунду полежал, попятился, выполнил разворот на сто восемьдесят градусов, вернулся под свои влажные колючки, обернулся, ища глазами хитрую скотину, и обмер: животное – то, что побольше и помощнее – резво вышагивало в его направлении.

Вот теперь тетиву можно было отпускать. Гонгора прямо видел, как острое металлическое жало, подрагивая от нетерпения, со стуком, глубоко входит в скат мускулистого бедра, животное дергается от сильной боли и неожиданности, громко вскрикивает, взвиваясь вверх, и скрывается в непроходимой чаще, оставляя после себя запах боли, через равные промежутки роняя за собой на зеленые листья травы горячие, крупные, темно-алые, почти черные капли – как ягоды. И вначале он, быть может, попытается идти по этим следам, но очень скоро опустится ночь и он будет обречен на пытку, на долгие дни сживется с болью зверя. С ним это уже было. Издержки сензитивности, провалиться ей. Это только означало всадить стрелу в шею чуть повыше ключиц. И он спрашивал себя, на что это похоже. Преступление – не лишение жизни, удивлялся он. И, удивляясь, он не переставал сомневаться. Не сделать зверю боль, но только взять жизнь. Он стискивал зубы, с усилием оттягивая к налитому страшной тяжестью плечу чрезмерно тугую тетиву. Это приходилось точно в упор. Это означало почти наверняка. Отличное зрение позволит различить на рыжей шкуре мягкий подшерсток. Но чем одно лучше другого? Раньше он думал, что это знает. Быть неподвижным, оставаться неподвижным: в этом было что-то ненастоящее, нечестное – низкое. И еще в упор. Здесь нужно быть психом. Больной чувствует иначе. Та же разогретая движением кровь. То же сильное желание жить. Самое страшное в том, что все сохраняло свою неподвижность, как бы не собираясь меняться. Статика. Слишком натурально. Как замерзло все, непоправимо задумалось, впав вдруг в небытие, застыв в одно краткое мгновение на тончайшем кончике звездной ночи, обвалившейся на голову, изменить что-то в этом новом, неповторимом положении вещей – и это виделось теперь главным – означало сделать попытку к бегству. Это казалось совершенно нереальным, слишком по эту сторону, и не потому, что виделось, осознавалось как какое-то кощунство, это было просто абсолютно ему не под силу.

Лань вздрогнула, пригнув голову к земле, сделала новый шаг, дернулась, блестя недоверчивым глазом, большим и черным и, вскидываясь, высоко задирая длинные ноги, стремительно унеслась в непроницаемые ночные заросли. Еще через мгновение лужайка опустела. Гонгора поглядел наверх. Все это было уже по-настоящему неприятным. Надвигалась ночь длинных ножей, это же очевидно, ночевать придется под открытым небом, без бандита. И даже нож остался в палатке. Гонгора легко представил себе, как, совершенно измотанный, он ищет в потемках знакомую пойму и ни Черта, конечно, не находит, в конце концов теряет всякое представление о расстояниях и не попадает домой. Бродить в этих лесах в одиночестве ночами в планы Гонгоры не входило. Зачесать меня на четыре ноги кактусом, сказал он себе. Он стряхнул с бровей капли пота. Надо было что-то думать с ночлегом и как-то устраиваться. Пока не съели, подумал он. Впрочем, ночное время суток Гонгора любил. Он никогда не расстраивался по поводу того, чего нельзя было изменить, это не имело смысла. И он пошел смотреть дальние окраины приветливой полянки, тихо напевая песенку маленьких вампиров на древнем языке саксов.

Дуб приглянулся сразу. Хороший дуб, старый и необыкновенно развесистый. О таких растениях принято складывать легенды и жарить под ними что-нибудь вкусное. Под этим дубом можно переждать грозу, не опасаясь, что к подножию просочится хотя бы капля. На таком дубе с удобством развешивали лесных разбойников. Или, напротив, лесные разбойники на таком дубе с удобством развешивали особо прижимистых бюргеров, в зависимости от обстоятельств и погодных условий. Добрый парень Гуд вот, скажем, или Маркиз, как его, дай бог памяти… Палач, надо думать, тоже не обошел бы это растение вниманием. «…Ну, что же это опять такое, отцы, а? Кажется, опять звонят у святого Мартина?» И вешали, что самое интересное, наверняка, на таких вот старых дубах. Эти сучья выдержат сколько угодно народу, хватило бы крепкой веревки да мыла. Хороший дуб.