Андрей Мартьянов - Эпоха бедствий Страница 9

- Верно, - согласился Менгу. Сейчас он был склонен соглашаться с каждым словом, превозносившим величие его господина. В войске не находилось недовольных, а если таковые вдруг и появлялись, судьбу их решал железный приказ Гурцата: "Изрекшего слово супротив воли хагана, а значит, и Заоблачных должно казнить без промедления". Впрочем, тумены безоговорочно поддерживали все решения повелителя. Мергейты получили обширнейшие и прекрасные земли, десятки тысяч рабов, немыслимые богатства, но почему-то хотелось еще больше. Больше золота, которое частенько просто выбрасывалось на дорогу, чтобы не отягощать коня, больше шелка, чтобы вытирать взмыленные бока тех же самых коней, больше баранины, но не для того, чтобы готовить из нее изысканные саккаремские блюда с удивительными приправами, но лишь наскоро сварить ее в котле без соли и набить брюхо... Саккаремская роскошь беспощадно уничтожалась и преследовалась: Гурцат запретил воинам есть пищу, приготовленную по рецептам полуденных мастеров, носить парчовые чапаны, воевать на красивых и высоких саккаремских лошадях. Разрешалось только брать в бой более совершенное и крепкое оружие, созданное кузнецами разгромленного шаданата. Яса-приказ хагана гласил о тщательном сохранении образа жизни Вечной Степи. Мергейтам ни к чему привыкать к традициям изнеженного Саккарема.

"Значит, боятся? - подумал Менгу, покачиваясь в седле. - Быть не может! Хаган уверяет всех туменчи, что саккаремцы полностью уничтожены, а наши лазутчики каждый день приносят донесения о громадном войске, собранном возле гор Дангары... Как видно, сбежавший шад собирается всей оставшейся силой нанести по нам последний удар, который станет решающим..."

Менгу молчал. В последние седмицы ему многое не нравилось и вызывало подозрение. Его господин, Гурцат, стал бледен и излишне вспыльчив, хотя его ум сохранял прежнюю остроту и решительность. Десятитысячники-туменчи выполняли распоряжения повелителя быстрее, чем родившаяся в Сфере Заоблачных молния достигает земли, но в то же время сторонились его. И еще этот Подарок...

Менгу и Берикей были единственными, кто покинул Скрытую Пещеру вместе с хаганом, пройдя через удивительные ворота, выведшие их из глубин Самоцветных гор прямиком к улусу, называемому саккаремцами Мельсиной. Тот день Менгу плохо запомнил: слишком много непонятных и мрачных событий тогда произошло. Стала камнем любимая жена хагана, затем по воле неведомого бога, в верности которому присягнул Гурцат, покинул круги мира уважаемый среди мергейтов шаман Саийгин, исчез неизвестно куда беловолосый советник повелителя, который, собственно, и привел хагана в горы, обещая тому открыть источник вечной мудрости и силы... Менгу напомнил об оставшихся в долине воинах сотни, спросил Гурцата, зачем он бросает на произвол судьбы лучших своих нукеров, но хаган, криво усмехнувшись углом рта, ответил: "Теперь они у Заоблачных, пусть боги заботятся..."

Берикей, наполовину саккаремец, наполовину мергейт, после краткого пребывания в Пещере стал не в себе, будто бы заболел. .Он слушал только приказы хагана, смотрел на повелителя лишенными разума глазами, а когда тот даже на самый краткий срок забывал о нем, впадал в необузданную ярость. Именно Берикей, много раз бывавший в Мельсине, по приказу Гурцата повел отборную сотню самых опытных нукеров на штурм Синей башни, и именно о нем уцелевшие жители Мельсины передавали самые жуткие легенды, в которых из тьмы ночи являлся безумный воин со взглядом демона и окровавленными руками. Гурцат знал что-то о причинах охватившего Берикея помешательства, но Менгу не осмеливался спрашивать и только с возрастающим удивлением наблюдал, как хаган отправляет молодого саккаремца в самые опасные бои. Берикей всегда возвращался невредимым, пускай весь его отряд, кроме нескольких самых стойких воинов, погибал.

Теперь Берикей также ехал справа от хагана, оглядывая невидящим взором туман. Он больше напоминал верного сторожевого пса, который, не раздумывая, бросится в драку и отдаст жизнь за господина.

Но даже безумие Берикея не стало самым худшим из случившегося за последние дни. Хуже всего был Подарок.

Как такового Подарка не существовало. Повелитель Самоцветных гор не вручал Гурцату никакой определенной вещи вроде волшебного кольца, камня или магического талисмана. Обитавший в пещере бог просто сказал хагану: "Протяни руку, раскрой ладонь и получишь то, за чем пришел". Насколько видел Менгу, длань хагана осталась пустой, но в тот же миг Гурцат крепко стиснул в кулаке нечто. Эта незримая вещь принадлежала только хагану и, видимо, наделяла его способностями, необычайными для человека. Спустя несколько дней после штурма Мельсины Менгу наконец сумел понять, чем именно одарил Гурцата Повелитель Самоцветных гор.

После событий в горах Менгу держался настороже, чутко прислушиваясь и присматриваясь ко всему происходившему в лагере - не только из-за неутоленного любопытства, но также из-за ясно различимого чувства близкой опасности.

Все самое необходимое для ведения войны слишком часто оказывалось под рукой господина. Нужные карты (хотя Менгу, отвечавший в ставке Гурцата за получение сведений от дозоров и лазутчиков, прекрасно знал, что такого плана в хранилище свитков, коим заведовал переметнувшийся к мергейтам многоученый саккаремец, точно нет), почтовые голуби, всегда летевшие именно туда, где находились командиры разрозненных степных отрядов... Но это мелочи, на которые в суматохе боев можно не обратить внимания. Наиболее чудовищным стало проявление силы подарка, виденное Менгу лишь однажды. Это едва не стоило ему жизни, хотя подарок не обращал внимания ни на самого Менгу, ни на других людей.

Тогда он прибежал со срочным донесением от туменчи Цурсога, добивавшего остатки саккарем-ской конницы, не успевшей покинуть Междуречье. Цурсог просил у хагана подкреплений, и приказ Гурцата следовало получить немедленно. Мрачные тургауды ни за что не хотели пропускать новоиспеченного тысячника в шатер Гурцата, но Менгу использовал свою власть, отстранил телохранителей, стоявших у входа в юрту, вошел, сразу пав на колени и коснувшись лбом потертой войлочной кошмы, которую хаган не желал менять на лучшую саккаремскую парчу. Потом он поднял глаза и увидел перед собой госпожу Илдиджинь. Самую любимую и самую верную жену повелителя, сгинувшую в недрах Пещеры по воле ее Хозяина. Живую - спокойные миндальные глаза, мимолетная мягкая улыбка, вечно блуждающая на ее губах, красивое лицо не девушки, но умудренной жизнью женщины... От нее и пахло, как от Илдиджинь, - чистым войлоком, свежим молоком и пахучей травкой, которую женщины носят в мешочке на шее.