Александр Владимиров - На краю смерти (СИ) Страница 9

Прекрасный когда-то город теперь превратился в руины. Все каменные многоэтажки были разрушены и пущены на строительство оборонительных стен и укреплений ещё во время Великой Войны, теперь же их участь разделили и их более малые каменные собратья, чьё место теперь занимали небольшие деревянные лачуги, которые в огромном количестве усеивали всё вокруг. Кроме того немалая часть города теперь была покрыта сплошными рядами длинных стеклянных теплиц, засаженные различными овощами.

Но так выглядела только окраина города. Ближе к центру всё кардинально менялось. Сталелитейные, машиностроительные и другие заводы стояли тут кривыми рядками. Ресурсы на них поступали с частыми перебоями. Это происходило потому, что шахты находились далеко за пределами городской стены, и то на них, то на везущие сырьё обозы постоянно нападали монстры. Поэтому людям приходилось либо наскоро отбивать атаки, если тварей было не очень много, либо, что чаще всего случалось, подолгу отсиживаться за выстроенной линией укреплений, пока не представится удачный момент для прорыва. Так что сейчас дым и не думал отрываться от длинных металлических труб и стремительно возвышаться к небу. Работа была остановлена.

Кроме заводов здесь ещё была школа для подготовки новых специалистов — двухэтажное деревянное здание, пришедшее от времени в сильный упадок. Дальше находился Дом Руководства. Рядом — несколько фабрик-мануфактур, производивших различного рода мелкую утварь. За ними — ещё какие-то постройки. Но кульминацией ко всему перечисленному был Колизей.

Огромная, выстроенная по Древнеримским образцам арена достигала в высоту нескольких десятков метров и вмещала в себя до пяти тысяч зрителей (такого количества и во всём городе не наберётся). Она была и тюрьмой, и судом, и отличным местом развлечения для жителей. Сюда попадали все, кто нарушал хотя бы один из немногочисленных законов Эремстэна. И никто из осуждённых уже не уходил отсюда живым… человеком.

Сам Колизей состоял из округлой стены, по прочности не уступавшей и городским укреплениям, от которой вниз уходили зрительские ряды, под конец резко обрывающиеся и переходящие в довольно таки большую круглую площадку, расположенную пятью-четырьмя метрами ниже. По периметру арены стояли дозорные вышки, на которых восседали меткие стрелки. В двух частях Колизея, прямо напротив друг друга, зрительные ряды обрывались огромными зданиями — надстройками, в которых, по-видимому, держали пленников, о чём свидетельствовали и крепкие решётки на немногочисленных окнах, и тяжёлые ворота, выходящие прямиком на арену, одни нормальных размеров, другие же, что было весьма странным, просто гигантские.

Но не только это выглядело необычным. Возле здания, которому принадлежали вторые ворота, охраны тоже было выставлено много больше, и, к тому же, здесь ещё стояло несколько крупнокалиберных пушек, явно рассчитанных не на простых людей.

Гигантские задвижные створки ворот то и дело вздрагивали под натиском неизвестной силы, а изнутри постройки постоянно доносилось грозное рычание, которое сеяло среди аудитории великий ужас, смешанный с ещё более сильным восторгом. И на каждый новый всплеск яростного рёва толпа зрителей отвечала своими криками, как и в древние времена жаждущими хлеба и зрелищ.

В данный момент на арене было двое заключённых. Одна из них — девушка — была одета в сильно потрёпанную форму цвета хаки. Её грязные, местами слипшиеся волосы, когда-то обладавшие светло-песочными оттенками, бегло спускались по плечам, рассыпаясь на груди и спине. Зелёные глаза выразительно взирали по сторонам. В них было всё: и страх, и отчаянье, и жалость, и даже какое-то недоверие к происходящему. Они как будто спрашивали: «Неужели всё действительно так?»

Другим арестантом был мужчина лет двадцати пяти, крепкого телосложения, одетый в грязную, наполовину разорваную майку и старые джинсы с огромными дырами возле колен. На ногах у него были тяжёлые армейские сапоги.

Внешне заключённый выглядел довольно-таки недурно. Чёрные короткие волосы стояли на голове ощетинившимся ёжиком. Губы искривляла непонятная то ли усмешка, то ли гримаса злобы. Волевой, немного грубый подбородок гордо смотрел вперёд. Усов на лице не было, но выступала небольшая щетина, что говорило о недолгом заключении. Огромные мускулы на его мощных руках то и дело напрягались при дыхании.

В отличие от девушки, этот человек смотрел своими бледно-голубыми глазами на собравшуюся толпу зрителей без капли отчаянья или сожаления. В его взгляде было только одно — ярость. И она наполняла всё его существо, предавая ему силы и позволяя бороться с чувством безысходности.

Сами пленники были подвешены в полуторах метрах от земли на, продетых через цепочку наручников, надёжно сковывающих их руки, канатах, оба конца которых были прикреплены к высоким наклонённым столбам, зафиксированных на небольших деревянных подставках тут же на арене. Такая конструкция позволяла держать заключённых в полном смирении у всех на виду, практически не давая им шевелиться, разве что раскачиваться из стороны в сторону, что, в общем-то, было бесполезным.

Крики толпы, предвкушавшей «настоящее зрелище», становились всё сильнее и сильнее. Вскоре даже громкий рёв, доносившийся из-за громадных ворот, потонул в их вихре. Казалось, что весь Колизей наполнился монотонным, ничем не поколебимым гулом. Но всё это разом стихло, когда Стен Эремстэн поднялся у своего места.

Это был человек лет тридцати пяти, с длинными каштановыми волосами, завязанными на затылке в хвост, широкими крыльями носа, с густыми немного опущенными вниз бровями, со светло-карими глазами, наполненными необычайной суровостью, и по-королевски гордым выражением лица.

Одет он был в знатные тёмно-серые наряды, увенчанные фиолетовой накидкой с золотистой эмблемой, изображающей заходящее за крепостной вал солнце, которая символизирует власть. Такой же значок виднелся и на его шикарном кожаном поясе. Кроме того, там ещё была кобура с пистолетом и пара ножей, без которых никто из местных вообще старается не выходить из дома.

Одного взмаха руки этого человека было достаточно, чтобы на арене воцарилась абсолютная тишина. Ему даже не пришлось ничего говорить, так как все уже поняли, что сейчас представление начнётся. Эремстэн просто обвёл толпу оценивающим взглядом и вновь водрузился на своё место.

Сидел он на сильно возвышающемся над остальными креслами троне, находившемся на балконообразной подставке-пьедистале, выстроенной среди многочисленных зрительских рядов. Данная конструкция как бы висела над ареной, что позволяло правителю и быть ближе к пленникам, и находиться от них на недосягаемом расстоянии.