Тээт Каллас - Звенит, поет Страница 9

— Нет, мастер.

— Мастер да мастер… Меня зовут Кааро, Большую часть жизни, ну, так процентов девяносто девять, я именно тот, кто я есть. Последнее время, примерно десять лет, — скромный биолог. А в игре я… самый заурядный волшебник.

— Марге радостно встрепенулась.

— Ш-ш-ш, — махнул я рукой. — Насколько мне известно, еще года два назад в здешних местах нас было человек пять, что не так уж мало для небольшой республики. Правда, я довольно долго отсутствовал, за это время кое-что могло измениться. Игра есть игра, так ведь? Вообще-то ни один волшебник лично не знаком с другими и не так уж много о них знает. Так-так-так… Однако, как и во всякой игре, здесь имеются некоторые правила. Например, ни один человек, связанный с игрой, не имеет нрава, да и не может, благодаря этому, считать себя лучше других. Это справедливо: просто игра не может оказать влияния ни на ее участника, на посвященного, ни на его близких или связанных с ним людей, то есть ни на чью, так сказать, повседневную жизнь, деятельность, образ мыслей. Подчеркиваю: игра не представляет таких непосредственных возможностей. Но дело принимает другой оборот, когда участник каким-либо косвенным путем, ну, например, благодаря своим экстраординарным моральным качествам, силе духа, оптимизму, оказывает определенное воздействие на окружающих… Понятно?

Марге помотала головой. Она слушала очень внимательно. Кое-что было ей известно. И видно было, что не все ей нравится.

Я уже говорил, что игру нельзя сколько-нибудь вразумительно объяснить. Просто она существует, понимаешь? Как воздух, солнце, «здравствуй»… Она всегда разнообразна… Всегда интересна… Иногда она так тесно переплетается с житейскими делами, с обычными вещами, сразу и не разберешь, что к чему. Словно нет никакой разницы. И в то же время могут произойти… ну, довольно-таки фантастические повороты. Вот так. Короче: какова бы она ни была, игра явно необходима. И видимо, всем людям. Хотя большинство людей не хочет самим себе признаться, что они ощущают потребность в чем-то подобном. Как-никак, Марге, ведь мы живем в двадцатом веке… Н-да. Люди совершают значительные дела, и их постоянно преследует весьма значительная спешка. И вот, однажды ночью, когда человек, закрыв глаза, страдает от бессонницы, к нему приходят странные мысли, — дескать, был бы я, к примеру, невидимкой, или имелись бы у меня, скажем, семимильные сапоги, или умел бы я проходить сквозь стены, — и вот эти безрассудные мысли получают развитие, но человек никогда никому и заикнуться об этом не решится. В нашем двадцатом веке это не принято, — наконец, это просто-напросто ненормально… И все же даже совершенно взрослый, абсолютно серьезный человек почти каждый день придумывает себе какую-нибудь сказку, как бы нелепо это ни было; только он и с ней так нелепо одинок, так одинок… А, пусть все остается как оно есть. Ну скажи, — ты когда-нибудь видела такого болтливого волшебника?

— Нет, — честно ответила Марге, — я вообще никогда ни одного волшебника не видела.

— О! Вот оно что! Ну ладно. А теперь повтори за мной еще одну фразу, которую ты должна знать. Я говорил, и Марге повторяла за мной:

— Никто и никогда во время моих действий не может причинить мне вред…

Затем я сказал:

— Всегда приноси людям радость. Будь молодцом и много успевай.

Теперь вроде было все.

Забыв на миг о присутствии девушки, я сладко потянулся, машинально щелкнул пальцами и взялся за весла. Лодка сразу же завиляла. В личном плане я не блестящий гребец.

— Можно еще кое-что спросить у вас?

— Давай спрашивай, — ответил я, ковыряясь с веслами.

— А как же… волшебник?

— Ну, в принципе с ним обстоит так же. Он должен сам устраивать свою жизнь, как и любой другой человек. А вот в игре его возможности несколько шире… И иногда ему позволено и в обыденной жизни… ну, немного пофокусничать, только, конечно, при том условии, что никто ничего не заметит…

— Может он, например, приостановить дождь или согреть прохладный воздух?.. — невинно спросила Марге.

Я растерялся.

— Э-э, ну да, но только ненадолго и на очень небольшом пространстве.

— Все меня забрызгивают сегодня, — пожаловалась в ответ Марге.

— Вот наказание, я же не нарочно! — пробормотал я, пытаясь справиться с веслами. Лодка неуклюже подходила к берегу, Я посмотрел через плечо — за кустами виднелся флагшток. Лагерь был погружен в глубокое сонное спокойствие. Небо местами прояснялось.

— А. почему никто не должен об этом знать… Кааро?

— Почему? Разве я не сказал? Потому что люди не верят в невозможное. Это раздражает, с этим нельзя примириться, а значит, этого не существует. Как могут существовать вещи, которые нельзя ни увидеть, ни услышать?

— Да, — сдержанно ответила Марге. Может быть, она вспомнила о своем друге Прийте?

Берег был близко. Когда я поднял весла, чтобы лодка подошла к берегу сама, из тумана прямо на нас выскочила небольшая серая моторка, буквально в нескольких метрах резко развернулась и с пронзительным треском скрылась в тумане. За рулем сидел мужчина в больших темных очках.

Марге вскрикнула.

6

— Слушай, дай-ка мне тоже разок затянуться. — Фатьма высвободила голую до плеч руку из-под одеяла. Опустив глаза, я протянул ей сигарету и зажег спичку. Для меня было несколько неожиданно, что она курит.

Мы молча курили, сосредоточенно затягиваясь. Снаружи, сквозь неплотно закрытый полог, виднелась полоска облачного неба.

Звон в ушах прекратился. Теперь все в порядке. Конечно, это не значило, что я полностью забыл игру. Но поскольку я уже вышел из нее, я мог вспомнить о ней так, как, например, проснувшись, вспоминают сон или, откладывая книгу, ее сюжет. Кроме того, я точно знал, что с Марге ничего не случится, потому что одновременно со мной она тоже выключилась из игры и направилась в свою палатку спать. Игра все же была только игрой.

— Слушай, что это за дребедень в твоей жестянке? — поинтересовалась Фатьма. — Какая-то палочка, игральная кость?

Я растерялся. Теперь, когда полуобнаженное плечо Фатьмы и ее рука, слегка покрывшаяся гусиной кожей, как реальность были у меня перед глазами, все остальное не имело значения. Правда, на какой-то миг привыкший к проторенным путям благоразумный флегматик, еще сидевший во мне, словно квартирант, медлящий освободить квартиру, пытался вразумить закусившего удила по-юношески влюбленного безумца — мол, как же это, нельзя же так… Но влюбленный безумец послал ментора куда подальше, к черту на рога или в другое место, даже чемоданы его выкинул в окно, да еще пронзительно свистнул вслед, засунув в рот два пальца. Иначе говоря, если у меня и промелькнула мысль, что надо бы удалиться из палатки, я и пальцем не шевельнул.