Норберт Винер - Пиршество демонов (сборник) Страница 9

Уотермен сделал нам знак соблюдать полную тишину. Было мучительно наблюдать ничем не прикрытую агонию чужой души. Постепенно рыдания стихли, и Уотермен продолжал:

— Не нужно вспоминать все подробности сразу, — сказал он. — Будет лучше, если вы разрешите мне задавать вопросы. Скажите, что это было за местечко, Гудер?

О. Один из городков, рассыпанных по прериям. Он обслуживал нужды окрестных фермеров, но, правда, в нем была фабрика.

В. Фабрика? Какая? Что она выпускала?

О. Я никогда не мог узнать толком. Жители городка… но ведь им верить невозможно. Вы знаете, какие слухи и сплетни изобретаются в таких тихих поселках.

В. Что это были за сплетни?

О. Одни говорили, будто это штаб-квартира бутлегеров, другие — что это подпольный центр производства наркотиков. Во всяком случае, на меня эта фабрика всегда производила тягостное впечатление.

В. Почему же?

О. Это было низкое, обветшавшее бетонное строение времен первой мировой войны. Как-то раз во время прогулки я направился в ту сторону. Мне все время казалось, что за мной кто-то следит, и я не решился подойти слишком близко. Пустырь вокруг фабрики густо зарос колючим бурьяном, ее окружали канавы с зеленой застойной водой. На пустыре валялись разбитые старые автомобили и остовы сельскохозяйственных машин. Казалось, там никто не бывает неделями, но иногда мы видели, как к фабрике в сумерках подъезжал большой автомобиль.

В. Какой автомобиль?

О. Он походил на дорогой лимузин, но мощностью не уступал грузовику, а человек за рулем…

В. Когда вы видели этого человека?

О. Это произошло, когда лимузин мчался по шоссе мимо нашего дома со скоростью свыше восьмидесяти миль в час, как раз перед… О господи! Я увидел, как мой автомобиль был распорот, точно намокший бумажный кораблик, и вылетел за обочину. Это ехали они. Мой Поль… моя Марта, мой бедный маленький Поль…

Речь Коула снова стала бессвязной, он весь дергался. Нечто подобное я видел только у подопытных животных на операционном столе. Уотермен впрыснул ему еще что-то не то успокаивающее, не то возбуждающее, и Коул постепенно затих.

В. Расскажите мне про человека в лимузине.

О. Высокий, толстый, щегольски одетый, с багровым шрамом на щеке от уголка глаза до губы.

В. Вы не помните, как его звали?

О. Кажется, Макалузо. Но его никогда не называли по имени. Местные жители мало о нем говорили, а когда упоминали, то называли его Головой.

В. Это он занимался производством наркотиков?

О. Кажется, но один мой приятель говорил, что он, кроме того, крупный грабитель банков. И чрезвычайно хитрый. Полиция давно следила за ним, но достаточным уликами не располагала.

В. Что было после катастрофы?

Больной пытался ответить, но был не в силах произнести ни слова. Уотермен терпеливо ждал, чтобы Коул взял себя в руки. Наконец он заговорил хрипло, с трудом.

О. У моей жены оказался перелом позвоночника. С того дня и до самой смерти она не сделала и шага… Мой сын ударился головой о переднее сидение и ему раздробило лобную кость. Я увидел сплюснутую, совершенно бесформенную голову. Мой коллега, второй хирург больницы — хороший врач, он спас ему жизнь. То есть спас жизнь глухому, слепому, парализованному идиоту. С уходом, который он получает сейчас в частной клинике, он, вероятно, переживет многих здоровых детей. Вы понимаете, что это означало. В государственном приюте такого ухода не получишь, а для частного нужны деньги, деньги, деньги. А иначе — видеть этот ужас перед собой всю жизнь. Господи, это не может быть правдой! Это неправда!

В. А разве вам не предложили денежной компенсации? Разумеется, я не хочу сказать, что деньги возместили бы вам подобную утрату, но ведь они пригодились бы вам, чтобы обеспечить нужный уход за вашей женой и сыном.

О. Да, мне предложили компенсацию. Через несколько дней после случившегося мне позвонил местный юрист Питерсон. Он слыл в городке весьма ловким адвокатом. Питерсон спрашивал, кто мой поверенный. Я был в хороших отношениях с юрисконсультом нашей больницы Эпштейном, и я назвал его. Эпштейн велел мне не подходить к телефону и уклоняться от встречи с Питерсоном до тех пор, пока он сам со мной не поговорит.

В. А что произошло затем?

О. Пришел Эпштейн, и я спросил, чем объясняются подобные предосторожности. Он сказал, что Питерсон — большой приятель Макалузо и его адвокат. Эпштейн мне также рассказал кое-что о Голове и о том, что местные власти у него на жалованье. Было бесполезно пытаться что-нибудь предпринять против него. Тут пришел Питерсон. Щегольские усики, сюртук, пенсне на черной ленточке. Мне он очень не понравился, но ему нельзя было отказать в вежливости.

В. Он вам все же предложил деньги?

О. Он не сказал нам, кого он представляет, и заявил, что его клиент не несет никакой ответственности за происшедшее. Он предложил мне чек на тридцать тысяч долларов в обмен на расписку об отказе от претензий. Говорил он очень убедительно, а деньги были мне необходимы. Я взял бы чек, но Эпштейн заявил, что расписку мы дадим лишь за пятьдесят тысяч долларов, так как больничные расходы очень велики и мне предстоит нести их еще длительное время. Питерсон объявил, что это невозможно, но у меня хватило ума промолчать. В конце концов он согласился на пятьдесят тысяч, и Эпштейн посоветовал мне принять эту сумму.

В. Такая компенсация, вероятно, облегчила ваше положение. А что произошло потом?

О. Лечить Поля больше не имело смысла. Он мог есть и физически он был достаточно здоров, но это был не мой сын, а бессмысленное животное. Он мог только лежать — глухой, слепой. Несмотря на все наши старания, нам не удалось заметить в его поведении ни единого проблеска разума. Мы сумели поместить его в один из немногих приютов для таких калек, но в нем ничего не осталось от человека, навещать его регулярно не было смысла.

В. А что сталось с вашей женой?

О. Она лежала в больнице штата, примерно в двадцати милях от нашего дома. Сначала все шло хорошо, и я подумывал построить специально оборудованный для нее дом е пандусами и особым кухонным оборудованием. Однако у нее были больные почки, а это всегда наиболее уязвимое место у больных с параплегией.[1] Ее здоровье быстро ухудшалось. Через три месяца у нее началась уремия, она впала в коматозное состояние и больше не приходила в сознание. Умерла она поздней осенью. К счастью, мои коллеги врачи были очень внимательны ко мне, и последние дни я провел у постели жены. Похоронили мы Марту в ее родных местах в Миннесоте. Ее отец, суровый старик-швед, все время молчал, но я видел, что он убит горем.

В. Таким образом, вас уже ничто не связывало с Леоминстером. Вы туда вернулись?