Зиновий Юрьев - Быстрые сны Страница 9

– И как, вылечили вы его?

– Более или менее.

– Ну, а что же мне делать?

– Пока ничего. Абсолютно ничего. Если можете, отдохните немного. Спорт.

Я улыбнулся.

– Вы напрасно улыбаетесь. Если бы вы знали, какие громадные у нас резервы саморегуляции, вы бы не улыбались.

– Простите, доктор, я улыбнулся, потому что моя жена тоже уговаривала меня отдохнуть. У нас под Москвой в Заветах Ильича есть родственница…

– Ну и прекрасно.

– Простите, доктор, еще раз за настырность. Допустим, вы проводите всякие там исследования…

– Вам не нужны никакие исследования.

– Я говорю, допустим. И допустим, вы приходите к твердому убеждению, что я психически здоров. А сны будут продолжаться…

– Ну и смотрите их на здоровье, если они вам не мешают. Тем более, вы говорите, что чувствуете себя по утрам выспавшимся, отдохнувшим.

– А вообще-то в психиатрии известны случаи таких серийных снов?

– Строго говоря, это уже не психиатрия. Это скорее психология. Есть ведь, знаете, специалисты по сну. Они бы, конечно, дали вам более исчерпывающий ответ. Но, по-моему, такие случаи известны, хотя и не часты. Но, как правило, это однотемные сновидения, когда снова и снова снится одно и то же. Или сны-компенсации, когда человек переживает в сновидении все то, чего он не имеет в реальной жизни. Сновидение – не прямое выражение компенсации, а искаженные символы, требующие интерпретации. Подавление побуждений обеспечивает силу для построения сновидений, а память – сырьем, осадком дня. Это точка зрения Фрейда, который называл сновидение «фейерверком, который требует так много времени на подготовку, но сгорает в одно мгновение». Но Фрейд, как известно, слишком увлекался побуждениями пола. Я же в ваших сновидениях эротического мотива не усматриваю. Адлер же считал, что человек видит сны, когда его что-то беспокоит. Не случайно неприятных снов больше. Если не ошибаюсь, их пятьдесят семь процентов, а приятные вещи снятся в два раза реже. Наш Сеченов называл сновидения небывалой комбинацией бывалых впечатлений…

– Но ведь в моем случае…

– Поймите, мозг – это чудовищно сложная машина. Личность человека практически неповторима, как отпечатки пальцев. Классически ясные случаи встречаются чаще в учебниках, чем в жизни. Вполне возможно, что у вас серийный, как вы выражаетесь, сон носит характер переработки, почерпнутой из научно-фантастической информации.

Гм, подумал я, бородач повторяет предположения семиклассника Антошина. Только тот пришел к ним значительно быстрее.

– А как вы относитесь к возможности, о которой я вам уже говорил, доктор? То, что я каким-то образом принимаю информацию, посылаемую из космоса?

– Именно поэтому-то я с вами разговариваю. Строго говоря, это единственный реальный симптом, заставляющий вообще задумываться. Иначе я бы давно распрощался с вами.

Бессмысленно. Силовое поле здравого смысла непроницаемо. Рыжему врачу легче посчитать здорового человека больным, чем приоткрыть дверь для неведомого. Впрочем, его можно понять. Это действительно легче. Когда человек держит в руках нити от всех звезд и планет, как продавец воздушных шариков, легче, конечно, прийти к выводу, что его нужно лечить, чем отнестись к нитям серьезно.

– Спасибо большое, доктор. – Я достал из кармана приготовленный конверт с деньгами и попытался неловко всунуть его в огромную ручищу доктора. Рука была покрыта короткими рыжими волосками. – Это вам, – пробормотал я.

– Деньги? – деловито спросил психиатр.

– Да, – признался я.

– Спасибо, но я не беру. Я вообще не имею частной практики. Меня попросила Валентина Егоровна, а она такая женщина, которой не отказывают. Вы ее знаете?

– Конечно, она жена моего близкого друга.

– Передавайте ей привет. Желаю вам отдохнуть. Знаете, что я вам могу еще порекомендовать? Циклюйте полы. Великолепная трудотерапия.

4

По дороге домой я вдруг вспомнил о своем друге Илюше Плошкине. Я не видел его уже несколько месяцев.

Мы учились вместе в Институте иностранных языков, но у него было странное хобби – психиатрия. Он сыпал психиатрическими терминами направо и налево. Меня он называл в зависимости от своего настроения олигофреном вообще, дементным, имбецилом и дебилом, подробно объясняя все эти градации слабоумия. Обижаться на него было нельзя, потому что Илья – самый добрый человек на свете. На грани юродивости, говорил он сам о себе.

Я долго перетряхивал карманы, пока не нашел двухкопеечную монетку. По моим расчетам, Илья должен был быть еще на работе. Там он и оказался.

– Это ты, олигофрен? – радостно забулькала трубка на другом конце провода, и у меня сразу потеплело на душе.

– Я. Как живешь?

– Не паясничай! – еще громче закричал Илья, так что в трубке задрожала мембрана. – Не лги себе и мне. Тебе что-то нужно от меня. Скажи честно и прямо.

– Есть у тебя какая-нибудь более или менее популярная книжка по психиатрии?

– Ты что, смеешься? Есть, конечно. И книжки и учебники. Ты же знаешь, психиатрия – мое хобби. Ты помнишь диагнозы, которые я тебе ставил?

– Помню. Олигофрен, идиот, дементный, имбецил и дебил сразу.

– Что значит запало в душу человеку! Ну и как, оправдываешь ты диагноз?

– Стараюсь, Илюша. Ты когда будешь дома?

– Через час.

– Если ты не возражаешь, я зайду к тебе и возьму что-нибудь. Учебник или книжку по психиатрии.

– Не пойдет.

– Почему?

– А потому, что в таком случае я закрываю лавку и освобождаюсь через тридцать секунд. Обмен технической информацией будет продолжаться и без моего личного руководства.

– А с работы тебя не выгонят?

– Меня?

– Тебя.

– Меня нельзя выгнать.

– Почему?

– Потому что у меня ужасная репутация. Все знают, что я разгильдяй, а разгильдяев не увольняют. Разгильдяев жалеют.

– Мне стучат в дверь.

– Ладно, ты где?

Я назвал свои координаты, и мы договорились встретиться через полчаса.

Илюша был все таким же. Толстым, уютно-измятым и полным энтузиазма.

Каждый раз, когда я вижу его после мало-мальски длительного перерыва, я боюсь, что он вдруг похудеет и перестанет походить на Пьера Безухова. Но он, к счастью, не худеет. Скорее наоборот.

Он долго и ласково выбивал пыль из моего пиджака, изо всех сил похлопывая по спине, тряс, жал, крутил, вертел, рассматривал и наконец удовлетворенно кивнул:

– Пока вроде ты ничего.

– В каком смысле, Илюша?

– Признаков синдрома ИО нет как будто. Впрочем, два месяца – слишком малый срок для такого анамнеза.

– А это что такое?

– ИО? Я разве тебе не говорил? Синдром Ионыча. Помнишь такой рассказ Антона Павловича? Я так называю тех, кто начинает дубеть и прокисать. Симптомы: свинцовость во взгляде, замедленная реакция на нижестоящих, расширение и уплощение зада…