Дино Буццати - Рассказы из сборника «Семь гонцов» Страница 9

Пожалуй, единственный выход — пристрелить ее. Но чтобы выстрелить, нужно остановиться, слезть с велосипеда, снять с плеча двустволку. Этого было достаточно, чтобы животное, даже не ускоряя бега, оказалось вне досягаемости: пулей его уже было не достать. И Сапори возобновил преследование.

Долго ли, коротко это продолжалось, но вот уже и лес начался. Собака свернула на боковую дорожку, потом на другую — еще более узкую, но хорошо утоптанную и удобную.

Сколько километров они уже проделали? Восемь, девять'? И почему собака не останавливается, чтобы поесть? Чего она ждет? А может, она этот хлеб несет кому-то? Но вот дорожка делается круче, собака сворачивает на узехонькую тропку, по которой на велосипеде уже не проехать. К счастью, собака, одолевая крутой подъем, бежит медленнее. Дефенденте спрыгивает с велосипеда и продолжает преследование пешком. Но собака понемногу уходит все дальше.

Отчаявшийся Дефенденте решает стрелять, но тут на вершине невысокого холма он видит большой валун, а на нем — коленопреклоненного человека. Только теперь он вспоминает об отшельнике, о ночных сполохах, обо всех этих вздорных выдумках. Собака спокойно взбегает по заросшему чахлой травой склону.

Дефенденте, взявший было в руки ружье, останавливается метрах в пятидесяти от камня. Он видит, как отшельник прерывает свою молитву и с удивительной легкостью спускается с валуна к собаке, а та, виляя хвостом, кладет хлеб к его ногам. Подняв хлебец с земли, отшельник отщипывает кусочек и опускает его в свою переметную суму. Остальное он с улыбкой протягивает собаке.

Анахорет, одетый в какую-то хламиду, мал ростом и худ, лицо у него симпатичное, а во взгляде сквозит этакая мальчишеская лукавинка. Пекарь решительно выступает вперед, чтобы изложить свои претензии.

«Добро пожаловать, брат мой, — опережает его Сильвестро, заметивший пришедшего. — Что привело тебя в эти места? Уж не решил ли ты здесь поохотиться?»

«По правде говоря, — хмуро отвечает Сапори, — я действительно охочусь тут на одну… тварь, которая каждый день…» — «А, так это ты? — прерывает его старик. — Это ты посылаешь мне ежедневно такой вкусный хлеб?.. Прямо для господского стола. Я и не чаял сподобиться такой роскоши!» — «Вкусный?

Еще бы не вкусный! Только-только из печи… Уж я-то свое дело знаю, господин хороший… Но это не значит, что хлеб у меня можно воровать!»

Сильвестро, склонив голову, смотрит себе под ноги. «Понятно, — говорит он огорченно, — в таком случае твое негодование справедливо. Но я не знал… Больше мой Галеоне не появится у вас в городке… Я его буду держать здесь… У собаки ведь тоже совесть должна быть чиста. Он не придет больше, обещаю тебе».

«Да ладно, чего там! — говорит пекарь, несколько успокоенный. — Раз такое дело, пусть приходит.

Все эта проклятая история с завещанием, из-за которого мне приходится что ни день выбрасывать пятьдесят кило хлеба… Я, видите ли, должен раздавать его беднякам, этим ублюдкам, у которых нет ни кола, ни двора… А если какой-то хлебец перепадет и тебе… что ж, одним бедняком больше, одним меньше…»

«Господь вознаградит тебя, брат мой… Завещание там или не завещание, а ты творишь благое дело».

«Но я с большей охотой не творил бы его».

«Я знаю, почему ты так говоришь… Вы все как будто чегото стыдитесь… Стараетесь казаться хуже, чем есть. Так уж устроен мир!»

Ругательства, которые готов был выпалить Дефенденте, застревают у него в горле. То ли от растерянности, то ли от досады, но разозлиться по-настоящему он так и не может. Мысль, что он первый и единственный во всей округе так близко видел отшельника, льстит ему. «Конечно, — думает он, — отшельник он и есть отшельник: какая от него польза?» Да только неизвестно, как обернутся дела потом. Если он, Дефенденте, втайне от всех заведет дружбу с Сильвестро, как знать, может, наступит день, когда ему это зачтется? Если старик вдруг возьмет да и явит чудо, народишко, конечно, станет перед ним преклоняться, из большого города понаедут епископы и прелаты, понапридумывают всяких обрядов, процессий, праздников. И его, Дефенденте Сапори, любимца нового святого, на зависть всему городку, сделают, например, городским головой. А почему бы и нет, в конце концов?

Между тем Сильвестро со словами: «Какое доброе ружье у тебя!» — мягко так взял у него из рук двустволку. И в этот момент непонятным для Дефенденте образом она вдруг выстрелила, и эхо выстрела прогремело по долине. Но ружье не выпало из рук отшельника. «А ты не боишься, — спросил он, — ходить с заряженным ружьем?»

Пекарь, подозрительно поглядев на него, ответил: «Я же не мальчишка!»

«А правда, — возвращая ружье, неожиданно спросил Сильвестро, — что по воскресеньям в приходской церкви Тиса не так уж трудно отыскать свободное местечко? Слышал я, что она никогда не бывает битком набита…»

«Да какое там битком, если в ней всегда пусто, как у нищего в кармане, — ответил, не скрывая своего удовлетворения, пекарь. Но потом, спохватившись, поправился: — Да, нас, стойких прихожан, наберется не так уж много».

«Ну, а когда месса? Сколько народу приходит к мессе? Ты, и сколько еще?»

«Да человек тридцать в иные воскресенья набирается. А на Рождество так и все пятьдесят».

«Скажи мне, а в Тисе очень уж богохульствуют?»

«Черт побери! Еще как богохульствуют! Уж этого из них силком вытягивать не приходится».

Отшельник взглянул на него и, покачав головой, сказал:

«Стало быть, не очень-то у вас о душе думают».

«Не очень! — воскликнул Дефенденте, усмехнувшись про себя. — Да чего вы хотите от этой банды еретиков?..»

«Ну, а твои дети? Уж ты, конечно, своих детей в церковь посылаешь…»

«Господь свидетель, еще как посылаю! И крестины, и конфирмация, и к первому причастию, и ко второму…»

«Да что ты! Даже ко второму?»

«Само собой — и ко второму. Вот мой младшенький, например…» Тут он запнулся, догадавшись, что уж слишком заврался.

«Значит, ты примерный отец, — серьезным тоном заметил отшельник (но почему он при этом так улыбнулся?). — Приходи еще навестить меня, брат мой. А теперь ступай себе с богом», — сказал он и сделал жест, словно намереваясь благословить его.

Дефенденте, захваченный врасплох, не знал, что ответить. И, не успев даже сообразить, что с ним происходит, он слегка наклонил голову и осенил себя крестным знамением. К счастью, никаких свидетелей здесь не было. Кроме собаки.

Тайный союз с отшельником был прекрасной штукой, но лишь в те минуты, когда пекарь, предаваясь мечтам, видел себя городским головой. А вообще приходилось смотреть в оба. Одна эта раздача хлеба беднякам роняла его в глазах жителей Тиса, хоть сам он был и ни при чем. А если б люди узнали, что он осенил себя крестным знамением! Никто, слава богу, вроде бы не обратил внимания на его прогулку, даже подмастерья. А вдруг он ошибается? И как быть с собакой? Теперь уже он не мог ни под каким предлогом отказать ей в ежедневной порции хлеба. Но и давать ей хлеб на глазах у нищих, которые растрезвонят об этом на весь свет, тоже нельзя.