Лорд Дансени - 51 Рассказ (-) Страница 9

"Ну-ну", сказал Человек, "мы были врагами долго, и если бы я проиграл тебе, то все же не был бы так неприветлив". Но Смерть осталась недружелюбной, не отводя глазниц от вина и не говоря ни слова в ответ.

Тогда Человек заботливо придвинулся ближе и, сохраняя еще радушный тон, продолжил: "Ну же, ты не должна обижаться на поражение". И все же Смерть была мрачна и уныла; она потягивала свое неведомое вино, не смотрела на Человека и желала с ним говорить.

Но Человек ненавидел уныние и в животном и в боге, и лицезрение падения его врага сделало человека несчастным, тем более, что он сам был тому причиной. И человек попытался остаться приветливым.

"Разве не ты убила Динатерия?" сказал он. "Не ты устранила Луну? Что ж! Ты еще победишь меня". Раздался сухой и лающий звук - Смерть заплакала и ничего не сказала; и тогда Человек встал и удалился, не переставая удивляться; ведь он не знал, что Смерть плакала из жалости к противнику. Может быть, она знала, что теперь не будет такого развлечения - ибо старая игра была закончена, и Человек ушел. А может быть, дело совсем в другом - по некой скрытой причине она так никогда и не сумела повторить на Земле свой лунный триумф.

Подъем Пикадилли

Спускаясь по Пикадилли, неподалеку от Гросвенор-Плэйс, я как-то раз увидел, если моя память не изменяет мне, рабочих без пальто - или мне так показалось. Они держали кирки в руках и носили вельветовые брюки и такие небольшие кожаные полосы ниже колен, которые известны под удивительным названием "Йорк-Лондон".

Они, казалось, работали с особой страстностью, так что я остановился и спросил, что они делают.

"Мы поднимаем Пикадилли", сказал мне один.

"Но в это время года?" сказал я. "Это обычно в июне?"

"Мы не то, чем мы кажемся", сказал он.

"О, я понимаю", произнес я, "Вы делаете это ради шутки".

"Ну, не совсем так", он ответил мне. "Не вполне".

И затем я посмотрел на ту часть грунта, которую они уже выбрали. И хотя яркий дневной свет был у меня над головой, там внизу была тьма, полная южными звездами.

"Было шумно и плохо, и мы устали от этого", сказал тот, кто носил вельветовые брюки. "Мы - не то, чем мы кажемся". Они поднимали Пикадилли целиком.

После пожара

Когда это случилось - неведомое число лет спустя, и мир поразила черная, не отмеченная на карте звезда, некие огромные существа из другого мира явились на пепелище, чтобы взглянуть, не осталось ли там чего-нибудь, что стоило бы запомнить. Они говорили о больших вещах, которые были известны миру; они упомянули мамонта. И затем они увидели храмы человека, тихие и лишенные окон, взиравшие вокруг подобно пустым черепам.

"Здесь было нечто большое", сказал один, "в этих огромных местах. Это был мамонт". "Нечто большее, чем он", сказал другой.

И затем они обнаружили, что величайшей вещью в мире были мечты человека.

Город

Во времени, как и в пространстве, мое воображение бродит далеко отсюда. Оно отвело меня однажды на край каких-то утесов, низких, красных, встававших над пустыней: неподалеку от пустыни находился город. Был вечер, и я сидел и наблюдал за городом.

Теперь я видел людей, которые появлялись по трое, по четверо, прокрадываясь из ворот того города - числом около двадцати. Я слышал гул мужских голосов в вечернем воздухе.

"Хорошо, что они ушли", говорили они. "Хорошо, что они ушли. Мы можем теперь заняться делом. Хорошо, что они ушли". И люди, которые оставляли город, уходили все дальше по песку и скрывались в сумерках.

"Кто эти люди?" спросил я своего сияющего предводителя.

"Поэты", ответило мое воображение. "Поэты и художники".

"Почему они ускользают?" спросил я его. "И почему люди так довольны, что они ушли?" Воображение ответило: "Должно быть, гибель грозит этому городу, но что-то предупреждает их, и они спасаются. Ничто не может предупредить людей". Я слышал, как разносятся над городом пререкания голосов, обсуждающих торговые дела. И затем я также ушел, ибо лик неба зловеще исказился.

И только тысячу лет спустя я проходил тем же путем, и там не было ничего, даже среди сорняков, что напоминало бы о стоявшем на краю пустыни городе.

Пища Смерти

Смерть была больна. Но они принесли ей хлеб, который делают современные пекари, белый, с квасцами, и консервированное мясо из Чикаго, со щепоткой нашего современного заменителя соли.

Они отнесли ее в гостиную большого отеля (в этой душной атмосфере смерть дышала более свободно), и там они дали ей свой дешевый Индийский чай. Они принесли ей бутылку вина, которое сами называли шампанским. Смерть выпила это. Они принесли газету и отыскали доступные лекарства; они дали ей пищевые продукты, рекомендованные для инвалидов, и немного микстуры, как предписано рецептом.

Они дали ей немного молока и боракс, этот наркотик английских детей.

Смерть встала окрыленной, сильной, и снова зашагала по городам и весям.

Одинокий Идол

Мне достался от друга старый диковинный камень, слегка свиноподобный идол, которому никто не молился.

И когда я увидел его меланхоличное положение, увидел, как он сидел, скрестив ноги и внимая мольбам, держа небольшой бич, сломавшийся много лет назад (и никто не исправил бич, и никто не молился, и никто не шел с визжащей жертвой; а он был богом), тогда я сжалился над небольшой забытой вещью и молился ей так, как, возможно, молились давно, перед прибытием странных темных судов. И я склонился и сказал:

"O идол, идол из твердого бледного камня, неподвластного годам, O держатель бича, склони свой слух к моей мольбе.

O маленький бледно-зеленый образ, пришедший издалека, знай, что в Европе и в других окрестных странах слишком скоро уходят от нас сладость и песни и львиная сила юности: слишком скоро ее румянец исчезает, ее волосы становятся седыми, и наши любимые умирают; слишком хрупка красота, слишком далека слава, и годы летят слишком скоро; появляются листья и падают, все рушится; теперь осень царит среди людей, осень и жатва; здесь несчастья, борьба, смерть и плач, и все прекрасное не остается с нами, а исчезает, как сияние утра над водой.

Даже наши воспоминания тают со звуками древних голосов, сладостных древних голосов, которые больше не касаются нашего слуха; самые сады нашего детства исчезают, и тускнеет с годами даже наше духовное око.

O, нет больше друга Времени, ибо тихо мчатся его жестокие ноги, топча все самое лучшее и волшебное; я почти слышу рычание лет, бегущих за ним как собаки, и им потребуется совсем немного, чтобы разорвать нас.

Все, что красиво, оно сокрушает, как большой человек топчет маргаритки, все лучшее и совершеннейшее. Как чудесны маленькие дети людей. Это - осень всего мира, и звезды плачут, созерцая ее.