Ольга Ларионова - Где королевская охота Страница 9

Но дичь ускользала от нее, и Герду охватывало бешенство:

- Хорошо! Я больше не прошу у тебя ничего - даже такой малости, как одно-единственное утро королевской охоты. Сейчас меня просто интересует, насколько в тебе всемогуще это рабское почитание законов и правил, доходящее до ханжества, это твердолобое нежелание поступиться ради меня хоть чем-то пусть не своей Капеллой, а хотя бы полудохлым козленком, не уникальным, нет таким, каких тут десятки тысяч. И абсолютно не влияющим на экологический баланс Поллиолы. Так почему же ты, мой муж, не можешь быть внимательным к моим капризам - да, капризам, а Эристави может, хотя, насколько я помню, я не позволяла ему даже коснуться края моего платья?!

- Потому что это значило бы нарушить закон.

- Да его все тут нарушали, ты что, не догадываешься? Все, кто приписывал на этом пергаменте "Не охоться!" И я догадываюсь, почему: при всей внешней привлекательности здешние одры, вероятно, совершенно несъедобны. Так что я не мечтаю о бифштексе, ты ошибся.

Она хотела еще сказать, о чем она действительно мечтает, но не посмела, потому что есть вещи, которые язык не поворачивается произнести вслух. Но он снова понял ее, почувствовал, как она смертельно устала, и вовсе не от нескончаемого полдня проклятой Поллиолы, а от вечного пребывания в двух ипостасях одновременно: Герды Божественной - и Герды Посконной. Ну что поделаешь, если есть люди - и по большей части женщины - которые не есть нечто само по себе, а представляют собой подобие хрустальных сосудов, которые надо наполнить любовью или презрением, поклонением или недоверием. Они неопределенны по своему назначению и легко становятся я чернильницей, и перечницей, и фужером токайского - что нальешь! Но нельзя одну и ту же емкость наполнять одновременно шампанским и скипидаром. Нужно выбирать. Трагикомический выбор Коломбины - между сплошными буднями и вечным воскресеньем. Она шесть лет назад выбрала первое. Но где-то рядом дразнились бенгальскими огнями праздники, которые обещали всегда быть с нею: Эри... и не только Эри. В том-то и дело, что не только! Он был просто самым восторженным, самым верным, самым близким. Но были же и сотни других. Тех, что ежедневно видели ее в передачах "Австралафа". Самые нежные и самые сумасшедшие письма она получала с подводных станций... Да и китопасы были хороши - если бы не стойкая флегматичность Генриха, дело давно бы уже дошло до бурных объяснений. Разве в одном Эристави было дело? Ведь каждый раз, выходя в эфир, Герда всей кожей лица и рук чувствовала ответную теплоту встречных взглядов, она без этого просто не могла работать; атмосфера восторженности была для нее уже не привычкой, а острой необходимостью. И надо ж ей было попасться на глаза Кальварскому, которого буквально боготворили все инопланетчики! И если еще на телестудии он с грехом пополам (да и то только для тех, кто не знал его в лицо) проходил как "супруг нашей маленькой Герды", то во всей остальной обитаемой части Галактики уже она была только "а-кто-это-еще-там-рядом-с-Генкой?". За шесть лет супружества роли не переменились, изменился разве что сам Кальварский - из Генки он сделался Генрихом. Эдакая подернутая жирком душа космического общества! Вот он лежит где-то внизу, у ее босых ног, и тихонько посапывает, и что бы она ни сделала ему все будет безразлично. Она может босиком взобраться на Эверест, - а он пожмет плечами и скажет: "Ну, погуляла? А теперь слезай оттуда..."

И странность его сна, заставлявшая его дословно воспроизводить все происшедшее минувшей ночью, заставила его повторить вчерашние слова:

- Ну, погуляла босиком по Эвересту? А теперь иди-ка сюда, божественная и неприкасаемая. Ну иди, иди...

И, как вчера, - бешеный прыжок прямо с постели - через липкую звездную перепонку, затянувшую дверной проем, через ступени веранды - на свернувшуюся от зноя траву, в неистовое пекло тропического полдня.

Серебряное мерцание свернувшейся травы, исполинский черничник с розоватыми ягодами, и на фоне всей этой осточертевшей сказочной обыденщины - алое полыхание огромного холста, с которого надменно и насмешливо глядела на Герду непредставимо прекрасная женщина-саламандра, повелительница огня, нечистых сил и... и, вероятно, всего остального, что еще имеется в обозримой Вселенной. Не богиня людей - богиня богов.

И сумасшедшие глаза Эристави, ошалевшего от бессонницы, зноя и этого внезапного появления той, которую он тайком от всех писал здешними условными, земными ночами. Глаза, впервые за это лето не спрятанные в тени спасительных ресниц.

Но глаза, принадлежащие не Генриху. Не Генриху! Кому угодно - любому из тысяч тех, что обожали ее, но только не Генриху, не Генриху, не Генриху!!!

- Насколько я вижу, ты изменил своей графике с презренным маслом. - Голос ее неправдоподобно спокоен. - Хвалю. Алтарный образ просто великолепен. Багрец и золото. Полузмея, полу-Венера. Короче, Иероиим Босх в томатном соусе. Ну, а теперь сооруди перед этим полотном жертвенник, застрели вон ту белоснежную бодулю, рога можешь не золотить, и сожги ее, как подобает истинному язычнику, с душистыми смолами и росным ладаном. А мы - я и вот она - мы посмотрим. Ну?

Она подходит к сырому еще полотну, и Генрих отчетливо видит, как Герда и ее изображение обмениваются короткими, удовлетворенными взглядами - так смотреть можно только на союзника, но не в зеркало и не на портрет.

- Мы ждем, - напоминает Герда, и ее свистящий шепот разносится, наверное, по всей Поллиоле. - И я не шучу!

Он знает, еще по вчерашней ночи знает, что она не шутит, и бросает свое тело вперед, через те же ступени веранды, и успевает - боевой десинтор, прицельный двенадцатимиллиметровый среднедистанционный разрядник, отлетает .прямо на ступени их дома. Теперь в этом странном сне, где ему дано читать мысли других, он понимает, что заставило Эристави решиться на недопустимое. Хотя он и так слишком долго пользовался недопустимым - правом быть подле Герды. Эри знал, что чудовищные поступки не всегда разбрасывают, подобно взрыву,- иногда они связывают. Сопричастностью, пусть,- но связывают. И не стрельба в заповеднике - в самом деле, неужели никто до них не воспользовался полной безнаказанностью при таком изобилии абсолютно неразумных тварей? - нет, кошмаром этой несуществующей здесь земной ночи должно было стать убийство по приказу, убийство в угоду...

Он не успел дочитать мысли Эристави - прямая белая молния с жутким шипением ударила рядом, и еще, и еще, и Генрих вдруг понял, что, в отличие от вчерашней ночи, Герда стреляет не по маленькой белой бодуле, а по нему, и трава кругом уже дымится, и этот дым задушит его раньше, чем опалит огонь или нащупает разряд, посланный сквозь завесу наугад: