Ариадна Громова - По следам неведомого Страница 9

Наш проводник, не знакомый мне туземец из племени бхотиев, молча шагал впереди. Милфорд сначала шел полусонный и молчал, но теперь оживился, был очень весел, говорлив. Я слушал его, как всегда, с интересом, хоть и несколько рассеянно, — слишком уж занимал мои мысли загадочный храм, ожидавший нас в конце пути.

— Слава часто достается не по заслугам, Алек, — говорил Милфорд. — Возьмем хотя бы Эверест. Почему эту великую вершину окрестили именем сэра Эвереста? Он ведь даже не знал толком, как выглядит эта вершина. Даже высоту ее не он вычислил. Просто — когда он был начальником Геодезической службы Индии, начали измерять — на бумаге, тригонометрическим путем — высоту гималайских пиков. И вот, пожалуйста, высочайшая точка Земли получает имя ничем не примечательного английского чиновника. Вариант истории с Америго Веспуччи как известно, его именем назвали Америку, хоть он ее не открывал… Так вот и мы с вами — если откроем что-нибудь, все равно припишут другим.

Проводник свернул с дороги, уступая место веренице повозок, запряженных яками, и мы некоторое время шли по еле заметной лесной тропинке, вьющейся неподалеку от дороги. Мне показалось, что мы вступили в какое-то заколдованное царство. Как только затихло громыхание повозок, нас обступила тишина, — удивительная, неестественная тишина. Наши русские леса шумят, как морские волны, шелестят, шепчутся, — они, точно живые, отвечают на каждый твой шаг треском веток, трепетом листьев, порханием птиц. А здесь — сумрачное безмолвие, неподвижный воздух. Ноги ступают по плотному мягкому слою мха и опавших листьев. Контуры деревьев стушеваны — все укрыто мхом. Но и мох ничуть не похож на северный — он необыкновенно пышен и красив. Пушистый, зеленовато-коричневый, он обвивает стволы деревьев, узорчатыми гирляндами свисает с ветвей. Идешь по мягкому пружинящему ковру — и не слышишь своих шагов; бесшумно раздвигаются перед тобой гигантские папоротники; деревья не похожи на деревья, птиц не видно… Того и жди, что где-то за этими странными мохнатыми колоннами и узорными гирляндами возникнет сказочный замок. Но нет никаких замков, и только там и здесь виднеются сквозь зеленый туман громадные цветы.

Наконец, впереди посветлело, мы опять свернули на проезжую дорогу и прищурились от яркого света.

За поворотом слоны корчевали лес под чайные плантации. Это было до того интересное зрелище, что я даже не очень горевал о гибнущих деревьях. Могучие умные животные действовали, как живые машины; люди на их спинах казались букашками. Мимо нас прошла крупная темно-серая слониха, волоча хоботом ствол дерева. Из-под ее брюха вдруг выскочил слоненок, совсем маленький. Он смешно скакнул, загалопировал возле матери, вертя крохотным хвостиком. Потом, задрав хобот, с писком выпустил воздух.

— Слушайте, Монти, нам далеко? — спросил я, налюбовавшись слоненком. Впопыхах обувшись утром, я теперь стер ногу, и она изрядно побаливала.

— Он говорит, — четыре часа ходу от Дарджилинга, — Милфорд кивнул на проводника. — Мы идем всего два часа. Наберитесь терпения.

Навстречу нам шло семейство горцев лептха. Впереди шагал мужчина с высокой плетеной корзиной за плечами — нес он корзину, по горному обычаю укрепив ее на широкой повязке, охватывающей лоб: так легче, ремни не давят грудь и плечи, не мешают дышать. Так ходят и проводники в горах. За ним шла женщина в полосатой кофте и пестрой юбке, повязанная платком, — тоже с корзиной за плечами, — и растрепанная девочка, тащившая высокий выдолбленный ствол бамбука — в таких оригинальных сосудах здесь носят воду и вообще жидкости. Рядом с ними бежала маленькая, очень мохнатая, серая с белым собачка. Все они направлялись на базар в Дарджилинг.

Дорога сузилась и привела нас к глубокому ущелью, на дне которого ревела река, обдавая пеной торчащие из воды черные камни. Через ущелье были перекинуты четыре бамбуковые жерди, ничем, казалось, не скрепленные, без перил, шаткие и скользкие. Честно говоря, мне стало не по себе: ведь тут упадешь — костей не соберешь. Но Милфорд решительно двинулся через этот чертов мост и вскоре оказался на том берегу. Делать было нечего — я слегка прижмурил глаза, прикусил губы и почти бегом перебежал на ту сторону. Я думал, что меня похвалят за быстроту, но никто не сказал ни слова — будто я прошел по асфальтированному тротуару.

Мы вышли из лесу и остановились передохнуть. Чуть пониже виднелась деревня; террасы на горных склонах были распаханы и засеяны хлопком, кардамоном, засажены овощами. Пашут здесь примитивным плугом, в который впрягают быков, а то и просто вскапывают землю мотыгами. Разводят овец, свиней, коз, коров; есть и домашняя птица. Но в общем, я видел, народ живет небогато среди этой райской природы.

Проводник показал рукой вперед — там, среди густых зарослей, виднелось приземистое здание буддийской кумирни.

— Видите, Алек? — шепотом спросил Милфорд, крепко схватив меня за руку. — Вот мы и пришли!

Мы пробирались по узкой тропинке, вьющейся среди зарослей. Храм исчез за поворотом скалы. Где-то поблизости журчала вода.

— Слышите? Вот и источник; он впадает в ту реку, которую мы переходили, — слегка задыхаясь от волнения, говорил Милфорд.

Признаться, я немного недоумевал: вот эта дорога среди цветущих кустов и ведет к тому загадочному месту, куда «никто не ходит»? Но ведь тут поблизости — селение; да и дорога протоптана прочно. Видно, не всех убивают Сыны Неба, — может, они и нас не тронут?

Но все же и у меня сильней забилось сердце, когда мы вынырнули из зарослей и стали перед храмом. Милфорд, я думаю, в эту минуту волновался еще больше меня.

— Вот смотрите, Алек, — зашептал он. — Почему-то он красный, а ведь буддийские храмы обычно — белые. Колонн нет, а у тибетцев обычно — колонны… И, — видите, видите! — на стене изображено солнце! И источник действительно бьет из скалы.

Он сказал что-то нашему проводнику, и тот пошел к храму. Сейчас же откинулась плотная завеса из порыжелой грубой ткани, закрывавшая вход в храм, и из густой темноты выступила сухощавая фигура ламы в традиционном темно-красном одеянии с обнаженными руками. Мы стояли очень близко и видели его морщинистое желтое лицо с узкими колючими черными глазами. Лама перебирал янтарные четки и шевелил синими вялыми губами. Грязен он был ужасающе — рядовые ламы никогда не моются, да и вообще здесь считают, что грязь предохраняет от болезней.

Проводник почтительно заговорил с ним. Лама молча выслушал, безразлично повел раскосыми глазами в нашу сторону и, подумав, что-то тихо ответил. Проводник опять начал объясняться с ним, — лама, видимо, не соглашался.