М Емцев - Падение сверхновой Страница 9

Было раннее и свежее утро. Кристально чистое, с мокрой от росы травой, какое бывает только ранней осенью. Профессор, одетый в легкий костюм, сидел перед камином и жег бумаги.

Немецкие танки прорвались к узловой станции, и город оказался отрезанным. Эвакуироваться не удалось, и профессор должен был уйти к партизанам. Но прежде необходимо было уничтожить все следы того замечательного открытия, которому были отданы лучшие годы жизни. Ничто не должно достаться врагам: ни приборы, ни формулы. Вот вспыхнул и скорчился лабораторный журнал, том уже отпечатанного, но еще не подписанного отчета. Нужно было спешить, немцы могли нагрянуть сюда с минуты на минуту. У профессора были сведения, что гестапо уже два года интересуется этой уединенной загородной лабораторией, поэтому неудивительно, что немцы прежде всего поспешат именно сюда.

"Вот и все!" Профессор швырнул в огонь последнюю бумажку, которая быстро почернела и свернулась. Оставался лабораторный стол. Все это нужно было разбить и бросить в огонь. И главное - эта камера... Точно огромная океанская батисфера, стояла она, прикрученная к массивному железобетонному фундаменту, уставившись на профессора циклопическим глазом кварцевого иллюминатора.

"Ее и взорвать-то будет не так просто, - подумал профессор. - Этого, впрочем, будет вполне достаточно". - Взгляд его остановился на двух ящиках тротиловых шашек. На ящиках лежала аккуратная бухта детонирующего шнура, картонная коробочка с капсюль-детонаторами, две коробки спичек, плоскогубцы для обжима детонаторов и даже саперный нож, чтобы сделать косой срез на шнуре.

Профессор нагнулся и начал вынимать шашки из первого ящика. Они смотрели на него, такие ручные и совсем нестрашные. Вот коричневый кружок из бумажной наклейки. Его нужно проткнуть, под ним отверстие для детонатора. Все правильно, все так.

Профессор взглянул в окно и остолбенел.

У самой опушки он увидел большую машину. С бортов спрыгивали темные фигурки, отбегали немного в сторону и выстраивались в колонну. Потом от колонны отделилась другая группа, человек в десять, и направилась прямо к лаборатории. Профессор схватил бинокль. Он ясно видел грязно-зеленые шинели и висящие на груди автоматы. Рядом с солдатами шел офицер в черном френче, шитом серебром, в фуражке с очень высокой тульей. Профессор видел, как гнутся под сапогами огромные луговые ромашки, как лакированный носок брезгливо сшиб ярко-оранжевый мухомор.

"Они будут здесь минут через пять. Я явно не успею". - Профессор быстро, но не лихорадочно направился к распределительному щиту. Включил рубильник. Загорелась контрольная лампочка.

"Слава богу, что есть энергия", - подумал он и включил еще два рубильника. Загудели трансформаторы, напружив свои медные шины, по которым текла энергия высокого напряжения. Ожили стрелки приборов. Одна из них медленно, но неуклонно ползла к красной черте. Профессор опять взглянул в окно. Немцы были уже почти возле самой ограды. Тогда он кинулся к двери. Два раза повернул ключ. Потом подбежал к столу для химических анализов и, напрягши все силы, стал пододвигать его к двери. На пол посыпались колбы, бюретки, промывалки. Зазвенело и затрещало под ногами стекло. Едкой струен вытекала кислота из аппарата Киппа, но профессор ни на что не обращал внимания, он двигал стол. В этот момент ленивая стрелка достигла красной черты. Раздался негромкий хлопок, и на боковой поверхности сферической кабины обозначилась невидимая ранее дверца. Она раскрывалась все шире и шире, а между тем в коридоре уже послышался топот. Немцы разбегались по помещению.

Говорят, что в минуту смертельной опасности перед человеком проносится вся его прошлая жизнь. Профессору же неожиданно открылось будущее. Было ли это внезапное озарение или просто смутное чувство, которое не передать словами, но он ясно увидел чадящие трубы Освенцима, горы сплетенных и искаженных тел на дне осклизлой ямы и волосатые руки с засученными рукавами, которые с размаху бьют оземь грудных детей.

И еще он увидел себя, пожилого доброго человека, для которого весь мир сузился в библиотеку любимых книг, в высокую кафедру, с которой он читал свои лекции. Еще недавно он мог бы сказать, что люди добры и стремятся к знаниям, а самое большое добро на земле - это помогать людям в их стремлениях. И ничто не могло разуверить его в этом. Но секунда подвела итог. Она вобрала в себя ночные далекие зарева, очереди за хлебом, заклеенные крест-накрест окна. Все, что он читал раньше в газетах, представилось ему сейчас и придвинулось близко и ощутимо. Те, кто пришли сюда, чтобы убить его, вчера сжигали книги и устраивали облаву на людей, которые виноваты лишь в том, что у них иная форма носа. Это они изгнали из страны Эйнштейна... Теперь они здесь. И человек, для которого до сегодняшнего дня ничего не существовало, кроме науки, вдруг ощутил детскую обиду. Он страстно позавидовал молодым бритоголовым парням, которые, сдвинув на бровь выжженные солнцем пилотки, прошли недавно мимо него. Уже тогда, когда в воздухе остались лишь тонкая, как пудра, пыль и отзвук песни "...вставай на смертный бой...", он впервые пожалел о своей старости. Теперь же он ясно понял, что идет такая борьба, перед которой все отходит на задний план. Забудь это все и сражайся! Остальное потом. Когда - потом? Когда ты уничтожишь тех, кто посягнул на твою землю, на твою науку, на все то, что отличает человечество от муравьиной кучи.

Никогда профессор не думал о том, что вырванная им у природы тайна могла бы стать могучим орудием войны. Но сегодня он горячо пожалел, что ежедневно отрывал от своей работы шесть часов на сон. Если помножить эти часы на дни и годы, то уже давно он смог бы закончить ее. И тогда в руках его страны оказалась бы сила, способная мгновенно швырнуть любые орды фашистов в бездну небытия.

И еще увидел профессор синее высокое небо. Ласковое небо, которое заслоняет от людей звезды и далекие галактики. И это хорошо, что оно заслоняет их. Нельзя вечно думать о том, что лежит за гранью постигаемого. Людям нужно и просто так, бездумно, смотреть на медленно плывущие облака, лежа в густой и высокой траве, где стрекочут кузнечики. Людям нужны красота, смех и беззаботность. Отдых тоже нужен людям. Глубокий отдых после тяжелой работы. Такой отдых придет, когда они окончательно очистят мир от скверны, отстоят свое право на смех и на синее небо. Вот сейчас он уйдет из жизни. Кажется, какое дело ему до того, что будет через момент? Но уйти с сознанием, что вот эта грязно-зеленая саранча надолго обосновалась на земле, значит, уйти, сдерживая готовое разорваться от боли сердце. Самое важное для него сейчас это поверить в великую власть справедливости, которая неизбежно восторжествует.