Вильям Александров - Планета МИФ Страница 9

— Скажите, вот вы пишете лицо человека — вы стараетесь раскрыть его внутренний мир, его душу, или оно для вас просто модель, форма, в которую вы вкладываете свое содержание?

— Бывает и так.

— А сейчас?

— Сейчас, мне кажется, произошло и то и другое. То, что хотел сказать, я увидел, как мне показалось, там, за вашим лицом.

— Как это «за»?

— В том, что мы называем внутренним миром, в душе.

— А если бы ошиблись! Если это лишь кажется?

— Пусть кажется — неважно… Важно то, что я это вижу… И это, если удастся мне, может быть, увидят другие тоже.

— Скажите, а так может быть, — человек увидел свое лицо со стороны, на портрете, и сам что-то понял в себе?

— Не знаю, наверно, может… Не поднимайте голову! Вот так, пожалуйста… — Берестов старался уловить тот странный отблеск, который так поразил его. — Пошевелите огонь, пожалуйста… Вот так… Очень хорошо… Так о чём это я? Да… Может ли портрет открыть что-то самому оригиналу?.. По-моему, может… По-моему, в этом, если хотите, и заключается главная задача искусства — открывать что-то в людях… Что-то такое… Что-то такое, что есть в них, но еще неизвестно им… Это, кажется, Толстой сказал?

— Скажите, это только искусство может? Живопись, музыка, литература? Или в жизни вообще люди должны присматриваться друг к другу, стараться понимать друг друга, открывать в себе и в других что-то невидное, скрытое, но настоящее?..

— В идеале, наверно, так, — сказал Берестов. — Но для этого надо, чтобы настоящее было в каждом — понимаете? — Он оторвался от полотна, резко повернул голову. — Не в отдельных личностях, а в каждом.

— А оно и есть в каждом, я уверена. Что-то свое, иногда глубоко скрытое, далеко упрятанное, иногда самому человеку неведомое, но что-то лучшее в нем… Этот заповедник, что ли. Только открывать его мы не научились… Вот что я думаю.

— Странно, — сказал Берестов и тоже посмотрел на огонь. — А впрочем, может быть, вы и правы…

С тех пор она приходила часто, почти каждый день, под вечер. К ее приходу Берестов разжигал костер, готовил краски, ждал ее, прислушивался. И когда улавливал легкий звук ее шагов, чувствовал, как мгновенно отзывалось что-то в его груди. Он даже злился на себя за это, хмурился, напускал нарочито мрачноватый вид, когда она появлялась, и некоторое время сидел молча, чтобы не выдать свою радость.

Она чувствовала, что он заждался, но относила все это к профессиональному недовольству тем, что работа затягивалась. Она присаживалась на свой пенек у костра и сидела так некоторое время тоже молча, глядя в огонь и пошевеливая его обугленной суковатой палкой.

— Опять не отпускали? — ворчливо спрашивал Берестов.

— Опять, — устало с оттенком насмешливой грусти отвечала она.

Он уже научился определять ее состояние по голосу, чувствовал: сегодня она в хорошем настроении, а вот сегодня что-то случилось неприятное, видно, нервничать пришлось.

— Устали? — спрашивал он сочувственно.

— Есть немного, — говорила она. И добавляла тут же: — Чепуха! Пройдет…

Она встряхивала головой, и волосы ее разлетались и снова косо ложились на лоб, тяжёлым полукружьем закрывая часть щеки и глаз.

— Просто крику много, шума, оттого и устала.

— Он кричит?

— И он, и другие. Это не, знаете, как запевала в хоре. Чем выше начнет, тем выше все петь будут.

Он орет — и все орут. Стиль такой… Иначе работа не пойдет…

— Взрывать скоро будете?

— Скоро. Через неделю, наверно. Вы услышите.

— Не опасно это для вас?

— Ну что значит — опасно? Все опасно, если делать неграмотно. Просто ходить по горам тоже опасно, если не умеешь. Это ведь наша профессия…

— Да… Простите… Никак не могу свыкнуться с мыслью, что вы геолог. Знаете, как-то не вяжется. Ваши суждения о жизни, об искусстве, ваше понимание многих вещей…

Берестов вглядывался в ее лицо, но оно почему-то не давалось ему сегодня. Что-то замкнуто было в нем.

— Понимаете, мне все время кажется, что вы случайно попали в геологию, что ваше истинное призвание — музыка или живопись…

Она улыбнулась.

— А вот, представьте себе, ошиблись. Учили меня в детстве и музыке, и рисованию. Даже балетную студию посещала. А геология перетянула. Я ведь в семье геолога росла. С пеленок, можно сказать, окружали меня минералы, мудреные названия, карты, приборы. И с самого детства привыкла я к тому, что наука о земле, о ее богатствах — одна из самых нужных и важных для человека наук. Она больше, чем какая другая, способна сделать людей счастливыми. И с самого детства все было для меня решено.

— Отцом вашим, наверное?

— Что вы! Отец, как ни странно, всячески противился. Хотел сделать из меня кого угодно — только не геолога. Считал — не женская эта профессия.

— Правильно, — сказал Берестов. — И я так считаю.

— А я вот считаю иначе. Я ведь упрямая. Как решила — так сделала.

— И не жалеете?

— Пока нет.

— Дай вам бог и дальше.

— Спасибо.

— И все-таки честно, — неужели вас не тянет в город, к людям, к театрам, к концертным залам? Вот я тоже устаю от всего этого, бегу сюда, в горы, отдыхаю душой. А потом не могу. Должен возвращаться. Наверное, все-таки люди недаром собираются вместе — в городах, в селах. Общение с природой дает радость, но по контрасту. Оставьте человека один на один с природой надолго — и он сойдет с ума от одиночества.

— Конечно, тянет… Часто дни считаешь, часы. А потом снова — считаешь… Горы зовут! Есть в них, знаете, что-то такое притягивающее.

— Уж мне ли не знать! Вы мои работы не видели?

— К сожалению.

— Может, и к счастью… Впрочем, будете в городе — посмотрите. И напишите мне. Хотелось бы знать, что вы об этом скажете.

— Вам действительно это интересно? — спросила она.

— Очень. Даже важно. Поверьте…

— Хорошо. Обещаю вам…

— Вы знаете, я ведь не случайно задаю вам эти вопросы… — Берестов, разговаривая, кидал мазки на полотно. Он все время занимал ее разговорами, он видел, что так освобождает ее от скованности, отвлекает от мысли, что ее рисуют. — То, что я пишу сейчас, так далеко от геологии, от науки, от вашей профессии. Это, если хотите, гимн мечте, устремлённости к ней, к чему-то далекому, недостижимому и вечно прекрасному, передающемуся из поколения в поколение.

— Странно! — она вскинула голову, посмотрела ему в глаза. — Мечта людей, устремлённость, вера в нее… Это же геология… Точный портрет. Не заметили?

Она негромко засмеялась. И он засмеялся тоже.

Она стала сниться ему по ночам — его «Девушка у костра». Она сидит в куртке, в сапогах, руки опущены прямо вниз — она оперлась ими о сруб дерева и смотрит в огонь. Багрово-желтый отблеск пламени — на ее лице.