Юрий Долгушин - Тайна невидимки (сборник) Страница 9

— О, да, — сказала она, — и усталое лицо ее на мгновенье осветилось радостным воспоминанием. — Я летала тоже, только очень давно и мало. Пожалуй, это были самые прекрасные из моих снов.

— Да… это прекрасное ощущение, свойственное детству, молодости. Потом оно обычно угасает. А я летал всю жизнь, летаю и до сих пор — правда, теперь редко. И, право, мне кажется, что едва ли кому-нибудь еще пришлось испытать то, что случилось со мной. Почему-то, летая, я всегда сознавал, что это происходит только во сне. С течением времени меня в этой моей сонной жизни все настойчивее стала преследовать уверенность в том, что летать можно и наяву. Для этого нужно было только запомнить необходимые движения и какие-то особые внутренние усилия, которые обычно ускользают из памяти, когда пробуждаешься. Часто, просыпаясь, я еще несколько мгновений помнил эти усилия и, признаюсь, Марина, иногда пробовал, быстро поднявшись с постели и приняв нужную позу, их повторить. Но не успевал. Они быстро таяли во мне. Тогда я начал специально заниматься этим, твердить, зазубривать эти усилия и движения, рассчитывая запомнить их наконец настолько, чтобы успеть «донести» до действительности.

И вот однажды, когда я гостил летом у своей тетки на Украине, мне пришлось пережить удивительное приключение. Представьте себе обстановку: старый помещичий дом, одноэтажный. В одной из комнат помещались мы с двоюродным братом. Недалеко от дома, в парке, был небольшой пруд, обрамленный высокими старыми липами; мимо него по берегу проходила ровная дорожка. Это уединенное место редко кто посещал. И тут однажды во сне я начал свою «работу». Вдоволь налетавшись между широкими кронами лип, насладившись полетом над самой водой пруда, как это делают ласточки, я опустился на дорожку и стал заучивать движения и усилия взлета, поднимаясь, делая небольшой круг и снова опускаясь на то же место. Ночь была теплая, светлая, настоящая гоголевская украинская ночь. Наконец я решил, что пора проснуться и попробовать, не выйдет ли уже толк из моих занятий.

Я сделал какое-то усилие и действительно проснулся. Было раннее утро. Лучи солнца, проникая сквозь деревья, ярко освещали штору, в комнате было светло. В открытое окно врывался чудесный аромат жасмина. Я быстро поднялся с постели, осторожно, чтобы не разбудить брата, вышел на середину комнаты, принял нужную позу, сделал усилие, которое только что заучивал во сне, взмах руками и… поднялся в воздух. Не знаю Марина, переживал ли кто-нибудь такой восторг, какой овладел мною тогда. Ведь я был первым человеком, научившимся летать, как птица, как бабочка! Что я выделывал! Я облетел комнату несколько раз под самым потолком вдоль стен, парил в воздухе на месте, снижался к полу, как делал это над водой пруда… Все это было трудно: оказалось, что комната становится очень тесной, когда принимаешь горизонтальное положение. Трудно было делать повороты — так, чтобы не задеть стены.

Умудрившись повернуться из угла к середине комнаты, я вдруг увидел крючок, ввинченный в центре потолка для висячей лампы. Я зацепился указательным пальцем левой руки за этот крючок и продолжал поддерживать горизонтальное положение, двигая одними ногами.

Вдруг в коридоре послышались шаги. Я моментально представил себе, что получится, если кто-нибудь войдет в комнату и застанет меня в таком виде. Быстро опустившись на пол, я юркнул под одеяло и лег на спину. Сердце билось усиленно, я тяжело дышал от напряженных движений, от восторга и волнения.

В эти минуты я пережил нечто большее, чем восторг победы. Я издевался над законами физики, над ничтожным человеческим разумом, не допускавшим возможности того, что я сделал. Я думал о новой, невероятной жизни, которая с этого утра открывалась передо мной. Так, упиваясь мечтами, я лежал, смотрел широко открытыми глазами в потолок, и вдруг… Это была случайность, Марина, мелочь, но она буквально потрясла меня. В ней заключалась гибель всех моих восторженных надежд. Скользя взглядом по потолку, я вдруг заметил, что на нем нет крюка, за который я только что держался рукой! Мало того, его здесь и не было никогда, потому что никакого отверстия, ни малейшего изъяна не оказалось на этом месте.

И вот, Марина, это был единственный неопровержимый факт, который указывал на то, что все происшедшее в комнате тоже было сном. Ни в моих переживаниях, ни в обстановке комнаты во время этого моего «эксперимента» не было никаких признаков нереальности. И если бы не этот крючок, который я, очевидно, перенес в своем воображении из какой-нибудь другой комнаты, мне, может быть, тоже пришлось бы, подобно вам, заподозрить свою голову в чем-нибудь нехорошем… Видите, в моей истории оказался крючок, за который смог уцепиться разум, чтобы не пошатнуться. И в вашей истории, есть тоже свой крючок. Это ключ, который легко открывает тайну ваших страшных переживаний.

Марина слушала, не сводя с меня глаз. Несмотря на то, что я увлекся и даже был несколько взволнован своими воспоминаниями, меня все же поразила острота ее впечатлений. Внешне неподвижное лицо ее какими-то неощутимыми движениями черт, затаенной игрой взгляда отражало каждый штрих моего повествования.

Когда я кончил рассказ о сне и упомянул о ее истории, она опустила глаза и слегка нахмурилась, как бы переходя из мира сновидений к печальной действительности.

Я понял, что не убедил ее.

— Ну, что вы скажете теперь? — спросил я, закуривая, стараясь всем своим видом и уверенным тоном подчеркнуть вескость моего сравнения.

— Очень интересно, — искренно ответила она. — Вы так хорошо рассказываете… У меня никогда не было такого поразительного переплетения сна с действительностью…

— Как, даже вчера?

— Да, видите ли… Я не все еще рассказала и, может быть, этим ввела вас в заблуждение. Но я просто не успела и не хотела перебивать вас… Сегодня, когда я наконец заставила себя войти в свою комнату — это было с час назад, — он был уже там.

— Кто?!

— Очевидно, тот же, кто. и вчера. Когда я закрыла за собой дверь, я сразу почувствовала, что в комнате кто-то есть. Я замерла тут же у порога и стала слушать. Свет был включен. Он сидел за столом так же невидим, как и вчера, что-то писал, опять шуршал бумагой. Я даже слышала, что он тихо бормотал про себя, как будто считал. Я так и не прошла дальше, быстро выскочила, захлопнула дверь и направилась к вам… Вот теперь все.

Как видите, ни о каком сне тут не может быть и речи… А он, возможно, и сейчас сидит там…

Признаюсь, мне стало немного не по себе, когда Марина произнесла последние слова. Кто знает, может быть, и в самом деле она… «Чужая душа — потемки».