Теренс Уайт - Меч в камне (дополнительные главы) Страница 9

-- Яд, разумеется, должен был на что-то упасть. Питон-то способность жалить утратил, но зато ядовитым стало дерево, -- и поныне еще Антропофаги отравляют его соком свои стрелы, -- ну и кроме того, несколько существ, случайно оказавшихся под деревом, получили каждый свою долю. Среди них были Кобра, Водный Змей и Лягушка.

-- А следует тебе знать, что тетушка Еу питала, однако же, слабость к своим смертным собратьям, и вот, узнав, что яд всетаки был ядовитым, стала она корить P. reticulatus'а за то, что он наделил столь многих существ способностью приносить людям погибель. P. reticulatus, испытывая к ней благодарность за сотканную ею одежду, почувствовал раскаяние в содеянном и стал думать, как бы ему все исправить. И собрал он всех тварей, получивших яд, и объяснил им его природу, и попросил дать обещание, что они не станут пользоваться им в деспотических целях.

-- Кобра согласилась с высказанными им замечаниями и сказала: "Если покусится кто ослепить мои глаза и заставить меня лить слезы семь раз на дню, вот тогда я стану кусаться, а иначе ни за что". То же пообещали и иные твари, что подобрее. И только Водный Змей да дура Лягушка объявили, что им непонятно при чем тут питон, и что они, со своей стороны, намерены кусаться, когда им того захочется. Питон, не медля, набросился на них и загнал их в воду, а вода, разумеется, весь яд из них вымыла, растворила и унесла.

Варт подождал немного, надеясь услышать продолжение этой истории, но продолжения не последовало. К концу рассказа голос T. natrix'а становился все глуше и сонливее, ибо близился вечер, и ветер веял уже холодком. Казалось монотонность рассказа все сильнее и сильнее воздействует на самого рассказчика, если вы представляете себе, как это бывает, так что под конец рассказ словно бы сам себя рассказывал из задремавшей змеи, -- хотя определенно утверждать, что она спит, было невозможно, поскольку веки у змей отсутствуют и глаза им прикрыть нечем.

-- Спасибо, -- сказал Варт. -- По-моему, это хорошая история.

-- Посмотри ее еще раз во время зимней спячки, -- сонно прошептал T. natrix.

-- Хорошо.

-- Спокойной ночи, -- сказал уж.

-- Спокойной ночи.

Странно, но Варта ди вправду клонило в сон. Был ли причиной тому голос ужа или прохлада, или на него так подействовал услышанный рассказ, но через две минуты он уже спал сном рептилии. Во сне он был стар, стар, как вены Земли, оказавшиеся змеями, и Асклепий с бородой белой, словно горные ледники, убаюкивал его колыбельной. Он учил его мудрости, древней мудрости, благодаря которой старые змеи способны бродить на трехстах ногах сразу по тому же самому миру, в коем научились летать их внуки, птицы; он пел Варту песню всех Вод:

В великом море светила плывут

Над вечным кружением вод.

Приляг, преклони шальную главу

На грудь, что не чует, не помнит, не ждет.

Она лишь качает нас в люльке из звезд, -

Рептилию, розу, ей все равно.

Отсюда мы вышли и здесь наш погост.

Спокойной ночи, радостных снов.

В конце концов Мерлину пришлось двадцать раз выкликать уснувшую змею тонким человеческим голосом, чтобы она вовремя поспела к чаю.

Глава 19 из первого варианта "Меча в камне"

(Это последняя из "детских глав". В тетралогии за

ней следует глава XX.)

По вечерам после ужина, если только не буйствовало жаркое лето, они сходились в башенном покое, и приходской священник, преподобный Сайдботем, -- а если он был занят сочинением проповеди, то и сам Мерлин -- читал им из какой-нибудь исполненной мудрости книги историю, осенявшую миром их души. Зимой здесь было чудесно, толстые поленья рычали в камине, -буковые обливались синеватым безжалостным пламенем, вяз сгорал быстро и весело, ярко вспыхивал ясень, курилась ароматами сосна, -- у камина спали собаки, им снилась охота, а в воображении мальчиков возникали прекрасные девы, опускавшие с башен до самой земли золотистые волосы, дабы спасителям их легче было взобраться наверх. Впрочем, здесь было неплохо почти во всякое время года.

Читали они обыкновенно книгу, озаглавленную "Gesta Romanorum", увлекательные повести которой начинались такими волнующими фразами, как "Жил некий Король, питавший необычайное пристрастие к маленьким собачкам, способным издавать громкий лай" или "У некоего вельможи имелась белая корова, к каковой питал он невиданное пристрастие, указывая оному две причины: первая, что была эта корова белой без единого пятна на ней, а затем, потому..."

Пока разворачивалась чудесная история, мальчики да собственно и мужчины тоже сидели тихо, как церковные мыши, а когда непредсказуемое повествование подходило к концу, обращали взоры на преподобного Сайдботема (или на Мерлина, у которого это получалось хуже), дабы он растолковал им смысл рассказанного. Преподобный Сайдботем, набрав побольше воздуху в грудь, храбро брался за исполнение этой задачи, объясняя почему некий Король -- это на самом деле Христос, а громко лающие собачки -- суть ревностные проповедники, или почему белая корова есть ничто иное, как душа, млеко же, ею даваемое, -- это богослужение и молитва. По временам, а если правду сказать, то как правило, бедному викарию приходилось изрядно попотеть, чтобы извлечь из рассказа мораль, однако в истинности его объяснений никто не сомневался, да к тому же большинство его слушателей довольно быстро засыпало.

Стояла тихая летняя ночь, -- последняя, когда еще можно было найти оправдания для того, чтобы разжечь камин, -- и преподобный Сайдботем читал одну из своих повестей. Варт лежал, прислонясь в дремоте к тощим бокам борзых, сэр Эктор, чей взгляд приковали к себе освещавшие вечерний покой поленья, прихлебывал вино, Кэй играл сам с собою в шахматы, -- довольно плохо играл, -- а Мерлин с бородой, расцвеченной пламенем в шафрановые тона, скрестив ноги, сидел рядом с Вартом и вязал.

-- "Открыли однажды в Риме, -- гугнивым голосом читал преподобный Сайдботем, -- нетронутое какой-либо порчей тело, превосходившее ростом градскую стену, и было на этом теле начертано: "Паллас, сын Эвандера, убитый копьем бесчестного воина, покоится здесь". В головах же его горела свеча, каковую ни водою, ни дуновением не могли загасить, покамест не проткнули иглою дырку под самым пламенем и не впустили в свечу воздух. Рана, от коей умер сей великан, имела в длину четыре с половиною фута. Убит же он был после падения Трои и оставался в своей гробнице две тысячи и еще две сотни и еще сорок лет."

-- Ты великана когда-нибудь видел? -- тихо, чтобы не помешать чтению, спросил Мерлин. -- Ну да, я помню, не видел. Ну-ка, возьми меня за руку и закрой на минутку глаза.

Викарий еще что-то гудел про гигантского сына Эвандера, сэр Эктор глядел в огонь, Кэй с тихим щелчком переставил одну из фигур, а Варт с Мерлином уже стояли, держась за руки, посреди незнакомого леса.