Александр Матюхин - Северное сияние ее глаз Страница 9

Еще есть шелест. Шелест тех самых крыльев, что я ношу за спиной. Если вы слышите этот звук, а поблизости никого нет (и уж тем более не идет дождь), значит — это я. Пришел.

Я подозреваю, что я не ангел. Иногда просыпаюсь в кровати, а простынь пахнет человеческим потом, подушка мокрая и теплая, одеяло сбилось в ногах и сползло на пол. Разве ангелы так спят? Но меня продолжают называть ангелом. Каждый, с кем я встречаюсь, с кем веду беседы, кого слушаю и к кому прихожу во сне, каждый из них зовет меня ангелом. Может быть, и вы назовете, когда вам станет грустно. Я не против. Называйте, как хотите. В конце концов, это же ваша жизнь, ваши мысли и ваши слова. Мне кажется, что я не ангел, но, ради бога, зовите меня так, как удобно вам.

Я не прихожу сам, хотя очень хотел бы. Меня выбирают. Каким-то образом, непонятным мне, люди узнают, что я тот самый ангел. Даже когда не видно крыльев. Даже когда я просто пью кофе, читаю книгу, лежу в ванной или сижу за компьютером. Я притягиваю их грусть. Я тот самый огонек, который остается светить, когда все вокруг давно погрузилось в темноту. Дрожит огонек, как дрожит моя тень в свете фонарей.

Вот пришла Мира. Та самая девушка, кореянка. Она маленького роста, у нее черные глаза и тонкие губы. Она старший сержант, служит в какой-то воинской части за городом. В часть ездит дежурный автобус, ржавый по бокам, похожий на огромную консервную банку. Если забить туда достаточно военнослужащих, то издалека автобус можно принять за банку с зеленым горошком. Мира ездит на машине. Она пришла ко мне сама, села на стул и попросила разрешения закурить. Я никогда не отказываю людям, которые приходят ко мне. Пусть курит. Мои легкие за много лет втянули столько табачного дыма, что наверняка похожи на два гнилых, скользких гриба. Мира достала сигарету и закурила. У нее тонкие губы, я уже говорил. Красота девушки — выпускать дым уголком рта. А потом она начала рассказывать. Люди знают, что я буду их слушать. Я ангел, который впитывает их слова, словно сухая земля, долго не питавшаяся сладкими каплями дождя. И я их слушаю. Мне приятно их внимание, мне приятен их голос, мне приятно, что они заметили меня и пришли ко мне. В тот самый миг, когда Мира начала говорить, я уже был не человеком. Я открыл свои объятия и впустил грусть, слетавшую с губ девушки. Она знала, что может поделиться со мной всем, чем пожелает. Я слушал о ее бедах, о ее несчастьях и страданиях.

Она затягивалась, и вместе с дымом вылетали слова. Выдох — и я вижу ее мужа, собирающего вещи и уходящего к другой. Выдох — и я вижу двоих маленьких детей, которым нужна не только еда и тепло, но и простое материнское внимание. Выдох — и я вижу, как она после работы сидит за столом со стопками газет и ищет объявления, где могли бы предложить ночную работу, за которую можно получить хотя бы немного денег. Немного больше, чем она зарабатывает сейчас. Выдох — и… стоп. Я протянул руку, положил ей на плечо. Я впитываю ее грусть с каждый словом. Грусть витает вокруг нас, ею наполнен воздух в комнате. Я чувствую грусть и понимаю ее.

— Не грусти, — сказал я.

Слезы — не обязательное продолжение. Но Мира заплакала. От этого всегда становится легче. Грусть намного лучше уходит со слезами. И в тот миг, когда она заплакала, я взял всю ее грусть себе. Я собрал ее, нежно, по капле, высвободив в своей душе еще немного места. Положив руку на плечо Мире, я говорил ей какие-то слова. Не утешения, нет. Утешение лишь ложь, которая продляет, но не убивает боль. Есть другие слова. От тех слов действительно становиться легче. Я забываю их, стоит вернуться к нормальной жизни. Я всегда пытаюсь их вспомнить и записать. Но ничего не получается. А когда я ангел, нет времени для ручки и блокнота. В те моменты я забираю чужую грусть, забивая свою душу и отдавая свое тепло.

Мире я тоже отдал тепло. Ей стало легче. Она поцеловала меня и назвала ангелом, как и все. А я, как истинный ангел, затолкал ее грусть поглубже в свою душу. Там еще много места. Хватит всем…

Иногда я брожу ночью по улицам. Невидимый, как все ангелы. Кутаюсь в плащ, прячу подбородок в вороте свитера. У меня постоянно мерзнет кончик носа. Но я люблю ночные прогулки. Не в то время, когда молодежь собирается возле ночных клубов, а таксисты бодро пьют кофе и громко переговариваются меду собой. Не в то время, когда пьяная молодежь покидает эти самые клубы, а сонные таксисты развозят их по домам, рискуя собственной головой и зарабатывая хроническое нервное расстройство. Нет. Я люблю время между. В этот момент самая глубокая тишина. Даже если стук моих каблуков по тротуару слышен в каждом дворе, он все равно тише самых тихих звуков, которые рождаются с восходом солнца. Я могу расправить крылья. Я могу вздохнуть. Я могу проходить мимо темных окон и закрытых дверей, и оставаться невидимым. Я все равно чувствую вашу грусть. И в такие моменты я понимаю, что я всего лишь тот самый ангел. Я нужен вам, когда вам грустно. Когда грусть переполняет вас до такой степени, что вы больше не можете сдерживаться. Тогда вы приходите ко мне. Грусть я забираю себе.

Вот, например, приходила Анна. Девушка с черными кудряшками и большой грудью. Она не курит, но зато очень любить пить мартини. Она сильно любила человека, который не любил ее. Такое часто случается в нашем мире. Счастье и любовь многие воспринимают по-разному. Он был счастлив с ней, но не любил. Он хотел жить с ней вечно, но страсть не грела его душу, и поэтому он ушел. Возможно, Анна чего-то не понимала в этой жизни, она не смогла принять его уход. И грусть ее была настолько обильной, что я на мгновение испугался, как бы мне не пришлось освобождать место в душе, чтобы взять ее всю, до конца. Анна пила мартини из большого прозрачного бокала. Она не плакала. Не в ее стиле плакать. Но она пришла ко мне и долго рассказывала о том человеке, которого любила. Ей стало легче. Она ушла.

В те минуты, когда я брожу один по ночному городу, я понимаю, что все люди, которые приходят ко мне делиться своей грустью, эгоисты. На подсознательном уровне, точно. Возможно, их грусть заставляет их стать эгоистами. Возможно, они видят мои крылья.

Но почему, скажите, почему, им нужно от меня только одно? Отдать свою грусть! Они приходят, садятся в кресло, на диван, на табурет, на пол, скрестив ноги в позе "лотоса". Они закуривают сигареты, пьют пиво, хлыщут водку, потягивают вино. Они глотают слезы, их голос дрожит, дыхание прерывается. Они разговаривают со мной, делятся со мной своими бедами, своими переживаниями, своей болью, которой так много в груди, что уже и не вздохнуть свободно. Некоторые из них приходят неоднократно. Не всегда хватает одной ночи, чтобы излить всю грусть. И я слушаю их много дней и ночей подряд. Я собираю их грусть в ладони и запихиваю себе в душу. Я чувствую, что им становиться легче, и от этого легче мне.