Владимир Савченко - Испытание истиной Страница 9

Мир наш зыбок. Он мерцает. Он то есть, то нет — со страшной частотой. Бж-ж-ж-жжж… кошмарное дело.

…Но, кроме шуток, ведь волновые свойства микрочастиц легко согласуются с этой идеей. Если частица — объемный всплеск в среде, нечто вроде капли дождя, упавшей в лужу, то, естественно, и вокруг себя она возбуждает концентрическое волнение. И не вероятностное, а самое обычное, материальное, от которого и происходит дифракция электронов. — - — -

Вернувшись, написал статью о переменности микрочастиц: двенадцать страниц на машинке через два интервала, латинские символы подчеркнуты синим, греческие — красным… Все честь честью. В любой журнал возьмут. Две недели трудился. Прочел — и порвал.

Я только прикоснулся к самому краешку большой идеи. Идеи, кажется, не только физической, а обо всем. Я пока понял самую малость — и туда же, спешу торгануть этими крохами, частностями. Поскорей застолбить участок. Или хоть просто блеснуть интеллектом, остроумием догадки. Неважно даже, истинна догадка или только прикидывается такой — важно блеснуть. Приходи, кума, мной любоваться!..

А это очень важно, если она — истинна. Мир — волнение среды? — - —

Материя едина. Она существует в пространстве и времени, но сами пространство и время есть категории материи; они материальны. В материи все взаимосвязано. В ней все течет, все меняется.

Это мы проходили на философских семинарах, лихо спихивали на зачетах, но воспринимали (если воспринимали!) лишь умом: очень уж идея о единстве материального мира трудно согласуется с наблюдаемым — отрывочным и пестрым разнобразием природы: тут тела, там воздух, там пустота, там холодно, там жарко, там зелено, там сыро.

А воспринимать надо просто и прямо: есть вязкая (взаимосвязанность!) материальная среда, которая включает в себя и пространство, и время, и нас самих со всеми чувствами и мыслями. Посторонний — не от мира сего наблюдатель увидел бы всю среду, как мы видим воду. Наш мир выглядел бы для него серым четырехмерным волнением — со смутными сгустками-телами, со струями, вихрями… и не знаю, с чем еще. И не различил бы он в нем ни звезд, ни планет, ни лесов, ни закатов, ни лиц человеческих… Мы различаем, потому что мы от мира сего. Для нас наблюдать — значит взаимодействовать. Потому-то так глубоко и запрятан от нас факт единства материи, что все воспринимаемое на меня, волну материи влияет: на длительность существования, на форму, на содержание, на размеры… Все влияет — и все по-разному. — — —-

Это похоже на музыку: звуковые колебания, нарастая, устанавливаясь на уровне, затем слабея, образуют ноту, элементарную цельность, „атом музыки“. Ноты слагаются в цельности-аккорды, в цельности-мелодии; это „кристаллы“, „комья“, „волокна“ музыки. И все они складываются в нечто еще более цельное — в симфонию или в песню.

Это похоже на волнение моря: мелкие волнишки, накладываясь, образуют крупную, а из тех выстраиваются валы. Серия валов — с „девятым“, максимальным, посредине — тоже волна. Да и весь шторм — волна-событие, ибо он не всюду, он начался и кончится.

… Это ни на что не похоже, потому что вселенское волнение материи — с возникновением, развитием и распадом галактических вихрей и звездно-планетных всплесков — четырехмерно. Все, что мы видим, слышим, чувствуем, лишь частные проявления его. Вот его и надо понять. А частицы… что частицы! — — — —

И снова утро, и снова крестится на электрочасы тетя Киля.

…А я тоже знаю молитву. Ей меня выучила бабушка Дарья в селе, в войну — когда пришла „похоронка“ на отца. Для панихиды. „Сам един еси бессмертный, сотворивый и создавый человека, земний убо от земли создахомся и в землю туюдже пойдем, яко повелел еси, сотворивый мя и рекий мя, яко земля еси и в землю отдыдеши…“

„Земля еси и в землю отыдеши…“ Обобщим: среда еси — и в среду отыдеши. Ничто не ново в мире. Кто-то умный давно понял этот великий, поистине библейской простоты и беспощадности закон единства материального волнения. А потом кто-то глупый дал ему имя „бог“. Навешивать ярлыки во все времена было занятием для дураков.

Занятно: о чем ни возьмусь думать, все ведет меня к той же идее. И частицы, и музыка, и старая молитва… Оно и естественно: правильная идея о мире должна обнимать все.

Сегодня после обеда поймал Кузина в кабинете, загнал за стол и блестя глазами, изложил свои идеи и размышления. Он вежливо выслушал, а потом — не то чтобы разгромил (Виталий Семенович никого не громит, это не в его характере), а, как говорится, облил меня холодной водой скепсиса.

— Дмитрий Андреевич, — сказал он, — я в принципе допускаю, что на базе ваших смелых идей (в частности, идея переменности микрочастиц мне представляется весьма многообещающей) возможно построить интересную теорию. Даже общую теорию. Но, Дмитрий Андреевич, — он поднял палец, — но!.. Именно в общности ее и будет главный изъян. Не надо забывать, что мы живем во время пышного расцвета специальных наук. Они дают наибольший выход и в плане прикладном, и в плане эксперимента. Я не берусь определить, что причина, а что следствие: то ли расцвет узких теорий произошел от ограниченности исследователей, от их неспособности объять, так сказать, необъятное, то ли успех одних узких теорий повлек за собой развитие других… но факт налицо. И поэтому общая теория, построите ли ее вы или кто-то иной, ныне обречена.

— Почему?! — возопил я.

— Да очень просто: 99 % такой теории окажутся ненужны — да и непонятны любому узкому специалисту. Любому! А по единственному понятому проценту ни один ученый не станет судить о правильности теории в целом. Это значит, что такая теория обречена на непонимание и забвение.

— Дмитрий Андреевич, — душевно продолжал он. — Мне хотелось бы коснуться и ваших… эмюэ… глобальных суждений. Не стану оспаривать ваше подозрение, что физика последние десятилетия шла, как вы говорите, „не туда“. Это возможно. Во всяком случае, пиковое положение в области элементарных частиц, которому мы свидетели, к такому взгляду склоняет. Но, Дмитрий Андреевич, но!.. Не надо забывать, что в этом направлении, то есть, по-вашему, „не туда“, все разделы физики шли вместе, в ногу, максимально, приноравливаясь друг к другу в идеях, осмыслении результатов и создании общих понятий. Сейчас наша наука, независимо от того, куда она идет и к чему придет, является мощной и весьма устойчивой системой, пошатнуть которую очень не просто. Физикой сейчас профессионально занимаются сотни тысяч, если не миллионы людей. Их труд и творчество, их жизненные интересы накрепко связаны с теми идеями, что есть сейчас, — а не с теми, что у вас или иного новатора на уме.