Феликс Дымов - Слышу ! Иду ! Страница 9

- Наслышана. Отец мой был археонавтом, делился. Смутная теория, смутная трактовка. Никто из специалистов не знает, как, а главное - куда переселяться, чтобы продлить себя в другом "Я" и по-другому...

- Ин альтер эго эт ин альтер вивенди... - перевел Гельвис на привычную латынь. - Помните песенку? "Удобную религию придумали индусы: что мы, отдав концы, не умираем насовсем"... Ловко было бы: раз - и переселился! Пожалуйте вам новый мир, пользуйтесь свежей биографией! Специально для неосуществленных в этой жизни желаний. Лазейка для лентяев и прожектеров!

- На ведь вы бы не отказались! - обезоруживающе просто спросила Ларра.

- А ведь не отказался бы. Хотя бы для того, чтобы не чувствовать постоянного душевного разлада... Альтер вита... Другая жизнь...

Гельвиса испугало сходство с Ларрой. Не успевала что-нибудь подумать она, та же мысль приходила на ум ему, едва что-то припоминал он, аналогичное воспоминание всплывало в ее памяти. На миг им стало зябко от взаимной незащищенности, открытости друг перед другом, накоротко замкнувшей два сердца, в которых до сих пор поодиночке тлели лишь угольки сомнений. Сойдясь, угольки высекут искру - и тогда два человека, строившие этот не сомневающийся в себе мир, заставят всех оглядеться. Ибо истина в сомнении. Ин дубио веритас, люди!

Как же раньше мы мирились с этим миром? - задал себе наконец Гельвис вопрос, которого, похоже, страшился. Мыслимо ли вот так, ни с того ни с сего менять благополучие на неизвестность? В конце концов, их мир ни плох, ни хорош - просто он сам по себе, а они в нем сами по себе. Когда поэт отдает людям свое слово, оно начинает жить самостоятельно, люди вправе даже не помнить имени автора. Когда актер пускает в обращение новый образ, это все равно что новый человек рождается, счастливый человек, с которым общаются миллионы! После этого жив автор или нет - неважно, точнее, важно лишь постольку, поскольку ему по силам еще кого-то вывести на полиэкран. Ни Ларра, ни Гельвис, вероятно, и не хотели бы изменять мир. Другое дело, собственная судьба, ею-то можно распорядиться! Однако, как ни обидно признаться, полдень перешагнули, пик позади. Еще роль, еще поэма не добавят ровным счетом ничего, потому что это старая роль и старая поэма, по возможности модернизированные.

А зачем тебе мир, которому ты ничего не можешь дать?! И зачем ты миру?..

Некоторые люди меняются быстрее окружающего мира, они вырастают из него. Им остается ломать себя, останавливаться. Или переделывать мир.

- Вы не представляете, до чего надоела разумная заумь! - Ларра двумя руками рванула цепь с ящерицей. - Я ведь клоунесса в душе, простой партерный "рыжий", обряженный почему-то в черный фрак. Так хочется спустить себя с узды, сотворить хоть одну балаганную пьеску. Это было бы лучшее из того, что я могу написать, - лучшее всегда еще не написано...

- А я бы с удовольствием сыграл в вашем клоунарии. Что-нибудь простое и сильное, - подхватил Гельвис.

- Вот здорово! Никак не думала, что вы, сыгравший столько возвышенных ролей, увлекаетесь лубком.

Лица у обоих посветлели. Гельвис придвинулся ближе к Ларре.

- Когда я поступал в Театральный, в последнем туре читал длинную романтическую балладу. Экзаменаторы благосклонно кивали, и я жал, жал, чуть не сорвал голос. В самом трогательном месте ко мне подходит декан актерского факультета, светлая голова без единого волоска, душевно обнимает меня и говорит на ушко: "Видите вон тех пятерых? Я их уже благословил на первый курс. Успешно окончат, и вскоре двоих из них будут знать все, а чуть после - никто. Теперь послушайтесь старика: сегодня мне учить вас нечему. Приходите годиков этак через пять - и вы станете гордостью планеты, это я вам говорю, Зенон Перегуда! Ступайте, коллега". Я внял его совету, явился через восемь лет, когда узнал пределы своих возможностей, понял, что не могу больше без театра, когда чувствительные стишки уже не читаются. Декан был прав, жаль, учил меня всего год. Скончался прямо у себя в гримуборной, после спектакля. Умный был человек. Светлая голова...

- В каком году вы поступали? - вдруг безразлично, слишком безразлично спросила поэтесса.

- Первый или второй раз? Если первый, то вам было... - Вам было примерно тринадцать-четырнадцать?..

- Меньше, чем сейчас дочери, - задумчиво подтвердила Ларра. - А день заодно не припомните?

- Ну, их было много. Несколько туров...

- Не надо, Геличка, третий тур! - Ларра требовательно уставила в актера бездонные контактные линзы.

Он, еще не осознавая причину ее заинтересованности и точности, не удивившись им, тоже отрешенно подтвердил:

- Да-да, кажется, второе августа, "Ильин день". Слыхали народную примету: "Илья-пророк в реке продрог"? С Ильина дня в нашей полосе прекращали купаться. Я потому помню, что с горя кинулся в воду и плыл до самого залива. Промерз, как треска в морозилке, но не сдался. Последний в жизни безрассудный поступок...

- Странные бывают совпадения... - Ларра сжала на столе кулак. - Я этому вашему Зенону принесла в тот день пьесу. Очаровательный клоунарий "Замочная скважина". Прождала, дура, на подоконнике до конца экзамена. А он явился, словно архангел Гавриил послушнику, - весь такой импозантный, снисходительно ласковый. Вынул трубку изо рта, приложился к ручке. Пробежал рукопись по диагонали. Ну и глаз, скажу вам! Хохотнул ровно там, где бы мне хотелось. И заявляет точнехонько по формуле древнекитайской вежливости: ваша вещь настолько гениальна, что если мы ее возьмем, то никогда ничего другого ставить, извините, не сможем... В общем, ерунда. Растворила я свою "Скважину" в литре кислоты, бухнула щелочи, выпарила. И получившийся пузырек соли повесила на гвоздик: дабы не забывать, в чем соль. Однако, кажется, забыла...

Оба не заметили, как и язык их постепенно обрел обрывочность и недоговоренность, и слова вернулись молодежные, скорые. Гельвису показалось, он и девицу на подоконнике вспомнил. Впрочем, представлялась почему-то не Ларра, а Нана, да и одетая почти по-сегодняшнему. Что, кстати, тогда носили? Пончо? Платья-рубахи? То и другое не вязалось с обликом Ларры - ни с юной, ни с пожилой...

- Пошли! - Ларра решительно взяла Моричева под руку. - Представить страшно. Мы могли познакомиться еще тогда!

Она тяжело прижимала его локоть, бесцеремонно и быстро тащила Гельвиса по набережной. Гельвис мысленно просигналил ей, как нелепа эта картина, но внушать поэтессе можно было лишь тогда, когда она этого желала. На счастье, попался киоск-автомат.

- Хотите мороженого? - спросил он.

Великий человек изобрел эскимо на палочке! Впав в детство, Ларра увлеченно слизывала мороженое языком и губами. Да, зрелая дама, литературный мэтр - и девчонка, совсем детеныш, славный детеныш!