Ник Горькавый - Теория катастрофы Страница 92

— Магнитное поле: девяносто процентов...— сказал молодой взволнованный голос.

Напряжение сгущалось: выйдет ли кристалл на рабочий режим? Если да — это будет означать, что главная часть установки работоспособна и можно двигаться дальше — наращивая точность измерения наклонов лазерного луча, пытаясь получить максимум точности, а потом долго копить измерения, суммируя результаты за долгие месяцы и вылавливая реакцию кристалла, отличную от нуля.

— Поле девяносто пять процентов...

Шутники вывели сигнал от лазерного датчика на динамик, и теперь отклонение кристалла вызывало нежное пение, которое всем изрядно надоело за время тестов установки.

— Девяносто девять!

Вспыхнула лампочка — критическое поле достигнуто.

Вдруг динамик по-медвежьи рявкнул, и одновременно раздался звук выстрела.

Профессор отпрянул от бронированного стекла, покрывшегося густой паутиной трещин, и взревел:

— Что за дьявольщина!

Лвин попытался рассмотреть внутренность бокса, но через повреждённое стекло ему это не удалось. Тогда он перебежал к свободному окошку и увидел ужасную картину: кристалл сорвало с платиновой рамки и вбило в бронированное стекло. Оно потрескалось, а кристалл, росший в раскалённом автоклаве три месяца и стоивший целое состояние, разбился на мелкие кусочки, разбросанные по всей вакуумной камере.

— Что случилось?! Кто мне объяснит?! — крикнул взбешённый профессор.— Что за взрыв?!

— Не понимаю,— ошарашенно сказал старший помощник.— Все параметры в норме, даже вакуумная система сохраняет герметичность... Просто кристалл сорвало с крепления. Он полетел в том же направлении, в каком должен был лишь отклониться...

— В том же? — вдруг воскликнула королева Николь, о присутствии которой Лвин уже позабыл.— Тогда я знаю, что произошло!

— Вы? — сердито сказал профессор, который всё ещё не мог оторваться от кошмарного зрелища разбитого кристалла.— И что же, по-вашему, произошло?!

А королева рассмеялась:

— Профессор, вы нашли свои волны! Просто они на много порядков сильнее, чем вы рассчитывали. Зато они как раз такие, как я думала. Поздравляю, профессор Лвин: вы стали первым лауреатом премии Эйнштейна, которую только что учредил Гринвич-Центр. Она равна десяти Нобелевским премиям.

Поднялся невообразимый шум.

— А вы все...— Никки обратилась к группе Лвина,— получаете в качестве премии по годовому окладу.

От гвалта и криков задребезжали стены, а приборы нервно замигали индикаторами и заводили стрелками.

— Профессор, вы поставили рекорд! — влез фамильярный помощник.— Вы оторвали премию в десять нобелевок всего через минуту после открытия! Обычно такого события ждут десятилетиями!

Профессор всё ещё не мог поверить в то, что лежащие в боксе осколки кристалла означают нечто большее, чем неудачная проба установки.

Неужели волновой фон так силён! Боги космоса, это же совершенно фантастический результат... Да, королева что-то такое говорила о своих надеждах, но профессор не мог смотреть на неё иначе как на умную, но очень юную девушку, малопонятные фантазии которой не имеют отношения к реальности.

Но кристалл, выломавший рамку крепления, взломал и старые предубеждения.

— Значит, усилитель больше не нужен? — профессор задал сам себе глупый вопрос.

— Нет, не нужен! — смеясь, подтвердила Никки.— А нужна миниатюризация установки и поиск для неё рабочего кристалла подешевле и попрочнее...

— Это уже не научная, а инженерная часть работы...— пробормотал профессор, всё ещё таращась в окошко бокса.

— Профессор, вы уже вышли за рамки чистой науки! — сказала Никки.— Вы совершили прорыв в будущее. Древняя энергия Вселенной станет новой кровью подуставшей человеческой цивилизации и изменит мир уже в ближайшие годы. И вы стоите у истока этих изменений!

Профессор отвернулся от разбитого прибора и улыбающейся королевы, устало добрёл до своего стола и сёл в кресло, совершенно обессиленный.

А кругом шумела радостная молодёжь. У ассистента Стефанопулоса нашлась бутыль с домашним столовым вином — и в ход пошли пробирки и пластиковые крышки от ёмкостей с жидким азотом.

Кто-то сунул в руку профессора мензурку с вином, кто-то бесцеремонно тряс его за плечо, но он не реагировал, а смятенно и горько думал:

«Вот я и вписал свою строчку... Вот и вписал... Что бы ни говорила королева, но дальше пойдут другие — молодые, практичные... А моя дистанция кончилась... Я долго бежал, и меня чествуют как победителя, но только я понимаю, что победа — это конец, разорванная финишная ленточка... Точка, где жизнь превращается в строчку... в последнюю строчку...»

Королевские обязанности Никки росли как ком, катящийся в тёплом, липком снегу, и ей всё реже удавалось погулять с Джерри в лесу или парке. Юноша расстраивался, но ничего не мог поделать. И в этот раз он в одиночестве отправился в лес подышать свежим воздухом. Парка он стал избегать после памятного разговора с Элизой. В лесу спокойнее, там можно было найти совершенно укромные места. Джерри взял с собой лаптоп, чтобы поработать с книгой отца, и зашагал в дальний уголок леса, незаметно оглядываясь — он хотел быть уверенным, что его никто не видит.

На дорожке лежали косые утренние тени. Рассвет совсем недавно сменил двухнедельную лунную ночь, и птицы без устали пересвистывались в кронах деревьев радостной новостью о долгожданном восходе солнца.

Джерри с наслаждением вдыхал густой аромат прелой старой хвои, перебиваемый струями острого запаха молодой зелени. Иногда дорожка выбегала на небольшие солнечные полянки — и в лицо веял горячий ягодный дух.

У мшистого соснового пня юноша обернулся. Вокруг никого не было, лишь в луче света танцевала оранжевая бабочка. Юноша сошёл с тропы и двинулся прямо в гущу кустов. Через пару минут он вышел на знакомую полянку, окружённую зелёно-голубыми колорадскими елями. Полянка отличалась от десятка других подобных лишь хаосом крупных камней посередине. Две плиты образовывали что-то вроде кресла; Джерри с удовольствием устроился на камнях, положил голову на тёплый шероховатый монолит и вытянул ноги.

Солнце светило прямо в лицо. Юноша закрыл глаза и постепенно погрузился в приятно-расслабленное состояние ничегонеделания, доступное только очень усталым людям. А Джерри доставалось в последнее время не меньше Никки, разве что дела его не носили великосветского характера, и он мог заниматься ими где угодно. «Бедная Никки,— подумал он,— ей даже некогда выйти погреться на солнышке...». Он здорово не высыпался при двойной нагрузке — занятия в Колледнее и работа в Центре — и на него незаметно навалилась дремота. Далее какой-то странный сон стал сниться.