Черный гусар (СИ) - "СкальдЪ"

Глава 1

Все-таки жизнь — странная штука. Тем более, если ты прожил одну и начал вторую, странная она вдвойне.

Первая моя жизнь началась в веке двадцатом и закончилась в двадцать первом. Трагично закончилась — в один из дней я увидел тонущую девушку и попытался ее спасти. Плавал я хорошо, и особо утонуть не боялся. Да только не учел, что от страха девушка визжала, как резанная. Ее так «замкнуло», что она вцепилась в меня мертвой хваткой и утянула на дно.

После смерти что-то было. Какое-то существование за Чертой, жизнь в тонком мире. Я твердо знал, что со смертью тела жизнь не заканчивается, но воспоминания словно стерлись. Или их закрыли, чтобы не отвлекать.

В любом случае я родился вновь, в сентябре 1846 г. в деревне Медвежьи Озёра Богородского уезда Московской губернии. И родился в семье Соколовых. Конечно, странно, что я попал в прошлое, мне всегда казалось, что время должно идти линейно, но никаких мыслей по данному поводу у меня не появилось. В мире полно тайн, и Время — одно из них.

В конце семнадцатого века Соколовы служили при дворе, один из них занимал должность Курского воеводы, но потом род разделился на несколько ветвей и дела пошли хуже.

У нас, а новую семью я стал считать своей, имелся герб — со звездами, коронованными шлемами, орлиными крыльями и золотым соколом с красным глазом. Так и говорили: «золотой соколик с красным оком».

При рождении меня назвали Михаилом. Отец мой — Сергей Ипатьевич Соколов владел в Медвежьих Озерах имением и большой, хотя и старой, усадьбой. В деревне насчитывалось 48 дворов и свыше четырехсот крестьян. После отмены крепостного права доходы семьи упали.

Отец располагал некоторыми суммами, и по натуре человеком был способным, увлекающимся и непоследовательным. Он периодически загорался новыми идеями. То начнет фазанов разводить, то типографию строить, то стекло производить. Последняя его мечта — стать коннозаводчиком. Обычно хватало его на год-два, после чего он совершенно охладевал, все забрасывал и некоторое время ничего не происходило. Впрочем, к его чести следовало заметить, что, несмотря на непоследовательность, каждый раз дело он доводил до некоего результата, возвращал вложенные средства и даже получал прибыль. Вот такой помещик.

А мама, Елизавета Максимовна, происходящая из дворян Орловской губернии, в свое время окончила Мариинский институт благородных девиц. Ныне она воспитывала меня, моего младшего брата Митьку и совсем маленькую сестренку Полину.

До десяти лет я жил как вполне обычный барчук тех времен и ничего про прошлую жизнь не помнил. В целом, эти годы были очень похожи на то, что описал Алексей Толстой в повести «Детство Никиты».

Если к моей судьбе приложили руку Высшие Силы, то они все сделали правильно. И я благодарен им. За первые десять лет я иной жизни не знал и крепко полюбил новую семью. А еще я не помнил прежней жизни и всех тех, кто мне был дорог. А соответственно, не тосковал. Думаю, что если бы я с самого рождения ощущал себя совершенно другим человеком, подобная двойственность меня бы доконала. Ну, и конечно, тоска по потерянным близким, друзьям и всем тем возможностям, что давал 21 век. Контраст между двумя временными эпохами оказался просто пугающим. Но все это стало ясно позже.

Мне исполнилось десять лет. Как-то раз на прогулке я неудачно упал с коня, сломал руку, да и приложился так, что носом пошла кровь. Именно после этого меня стали мучать головные боли и воспоминания о прошлой жизни. Они чуть не свели меня с ума, и одно время я всерьез считал себя ненормальным. Да и обмороки не добавляли хорошего настроения.

Лечил меня местный врач, старенький Олег Владимирович Жилов. Чем-то он неуловимо напоминал Чехова.

— Здоровый сон, хороший стол и свежий воздух, вот и все, что требуется вашему Мишеньке, — успокаивал он мать, протирая пенсне. — А там молодой организм сам восстановится.

Эх, Олег Владимирович, знал бы ты, что на самом деле со мной происходило!

Через год я вспомнил всё и принял как данность, что живу второй жизнью. Тем более, по какому-то Божественному промыслу я и раньше был Михаилом Соколовым, и снова им стал. Вышло удобно — даже имени не пришлось переучивать.

После одиннадцати лет в семье меня считали способным, но со странностями. По первому пункту все было верно. В гимназии я учился лучше всех. На самом деле, человеку в свое время закончившему институт, требовалось не грызть гранит науки, а сдерживаться и не показывать свои знания. И не следовало открывать рот лишний раз, рассуждая о чем-то наподобие телевизора, интернета, атомарных решеток и выходов в открытый космос.

А то, что странный, так и данный факт вполне объясним. С одиннадцати лет мне стало скучно с ровесниками. Для ребенка своего возраста я был слишком уж серьезным и задумчивым. Одно время родителей немного пугало, почему их сын не любит гонять ворон, не катается на санках, не играет в снежки и не лазает по соседним садам, воруя яблоки.

Вместо этого с мая по конец октября я закалялся и купался в озере, не забывал о гимнастике и беге, а кузнец Гаврила по моему чертежу изготовил турник и брусья. Да и читал я много. Наверное, поэтому и друзей у меня в детстве так и не появилось.

А тем временем настал 1861 год и в России отменили крепостное право. По деревням ездили чиновники и разъясняли простому люду, что теперь изменилось. Ажиотаж был страшный, все чувствовали подъем и воодушевление, считая, что жизнь изменится в один миг.

Но такого не случилось. Новые порядки «буксовали». У правительства не все получалось правильно, бюрократы на местах злоупотребляли властью, а крупные помещики зачастую откровенно саботировали реформу.

Обманутые в ожиданиях крестьяне волновались, не получив того, на что рассчитывали. До открытых бунтов дело не дошло, но волнение в народе чувствовалось. Постепенно, за несколько лет, все успокоилось. И хотя отмена крепостного права не сразу принесла тот эффект, на который рассчитывал император, да и затянули с реформой, если честно, я считал, что все делается правильно. Критиков, конечно, хватало. И в недоброжелателях недостатка не было. И все, как один, показывали на Запад и Европу. Вот, мол, с кого надо брать пример. У них свобода, либерализм и просвещение. Вот на кого нам, сиволапым, надо ровняться. Ага, пример… Особенно учитывая то, что фактически рабство в США отменили в 1865 году.

Наша семья поддерживала отношения с узким кругом лиц. В нее входил хозяин шелковой фабрики, построенной в нашей же деревне, Илья Сонов, священник отец Василий, гусарский ротмистр в отставке Илья Артамонович Александров со своей женой, старичок Жилов и еще одна семья мелких помещиков по фамилии Титовы.

В Москве, куда мы регулярно выезжали на две Рождественские недели, жили Старобогатовы, друзья отца. А в Петербурге устроилась подруга матери по Мариинскому институту, вышедшая замуж и взявшая фамилию Хмелёвой. Они и их многочисленные дети приезжали к нам на все лето каждый год.

Самым колоритным оказался гусарский ротмистр в отставке, получивший ранение в Крымской войне и вышедший спустя четыре года на пенсион. Вид он имел лихой и придурковатый, точь в точь по заветам Петра I. У него отсутствовало одно ухо, которое он потерял на дуэли, да и шрамов на теле хватало. Но зато и ордена имелись, Святой Станислав, Святая Анна и два Георгия. Местные относились к нему двояко — уважали за славное и героическое прошлое, но особого ума за ним не признавали и старались лишний раз не спорить. А то Артамоныч заводился и с жаром начинал рубить правду-матку.

Меня он обучал искусству джигитовки и сражению на саблях. А еще он оказался полон историями об удалой и лихой гусарской жизни и мог бесконечно рассказывать всякие курьезные и забавные случаи, приключившиеся с ним на службе.

— Илья Артамоныч, Божьей милостью гусарский ротмистр, тебя с пути сбивает, Миша, — не раз говорил мне отец. Он мечтал видеть меня маститым ученым, непременно профессором, сделавшим какое-то всемирное открытие. — Способности у тебя хорошие и Академия наук лучшее для тебя место. Ну, а то, что ты со странностями, то не беда. Все ученые такие, — шутил он.