Андрей Посняков - Посол Господина Великого Страница 10

— Проводите лыцаря. С почетом проводите. От меня лично подарите шубу соболью!

— Сделаем, Стефан Афанасьевич.

Ушел дьяк.

Бояре повставали с лавок:

— Зря отпустил лыцаря, Стефан Афанасьевич, надобно было имать!

— Теперя много зла натворит с отрядом своим ливонец.

— Не натворит, — усмехнувшись, посадник обвел бояр тяжелым пристальным взглядом. — Лыцарь сей, Куно, далеко благородством своим славен. Сказал: уйдут до ночи — значит, уйдут. Кроме того, там и московские вои имеются, — помолчав, добавил он.

Стараясь не упускать из виду скачущих впереди всадников, словно пес, бежал по лесной дороге Гришаня. Дышал тяжело, провалисто, глотал на ходу снег — ноздреватый да темный. И тот-то редко встречался, в низинах только — на дороге-то весь стаял. Видел отрок, как отъехал в монастырь Ставр с Софьей, вернее, лиц, конечно, не разглядел — две конные фигурки, но догадался — а кому еще-то свернуть к обители? Остальные шильники — или воины псковские, черт их знает, как и называть лучше, — поехали прямо. Ехали быстро — видно, до темна хотели попасть в город. Гришаня отстал, по следам только лишь ориентировался да по навозу конскому. Чего он за ними поперся — бог весть. Хотелось, конечно, освободить Олега Иваныча с Олексахой… да вот как только? Трое воинов-конвоиров, Митря-шильник да Андрон Игнатич, боярин псковский. Попробуй, сунься! Да и во Пскове-то, ежели подумать, никого знакомых нет. Правда, говорил как-то на усадьбе казненного вощаника отец Алексей, стригольник, есть и во Пскове хорошие люди, супротив мздоимства церковного выступавшие. Вот бы найти их… Да при этом и Митрю не потерять с конвоем и пленниками. Их наверняка в суд потащат. А судьи кто во Пскове-то? Да как и в Новгороде, посадник, да князь, да сотские. По идее, заседать в княжьих хоромах должны бы. Там же и поруб. Так вот, обязательно ему, Гришане, на тот суд надо! Свидетелем-послухом! Что не воинские люди злые — Олег Иваныч-то с Олексахой, — а мирные новгородские граждане, в земли псковские забрели случайно — вслед за новгородским же боярином. А дела промеж новгородских граждан — их дела, не псковские. Так что должны б отпустить пойманных, ежели разобраться. Правда, поверят ли? Митря-то, Упадыш, наверняка другое говорить будет. Да и Ставр. Еще и его, Гришаню, до кучи схватят. Ну, схватят так схватят, дело такое. Однако выступить свидетелем на псковском суде-Господе — единственный шанс хоть как-то помочь пленным. С хорошим шансом самому превратиться в обвиняемого! Башку отрубить — вряд ли, чай, не Москва, а вот повесить — запросто… Но надежда все-таки есть, попытаться надо… Еще ведь и Софья наверняка молчать не станет. А чтоб вызвали ее на суд из монастыря Мирожского, о том уж Гришаня позаботится, на первом же допросе укажет. Правда, не заткнули б ей там язык, в монастыре-то. От Ставра всего ожидать можно.

Устал Гришаня — с ног валился. Уже не бежал — шел, сапогами грязь загребая. Да все думал. А думы невеселые были… Как и погода. Внезапно поднялся ветер, принес с севера злые серые тучи, быстро затянувшие небо. Хлынул дождь пополам со снегом, вокруг сделалось тоскливо, темно, страшно. Заметет дорогу — не заплутать бы… На дороге лесной никого — ни попутных, ни встречных. Один раз только метнулся из кустов заяц, да где-то неподалеку послышался волчий вой. Вздрогнул отрок — сожрут еще! Кинжал из-за пояса вытащил, в руке накрепко сжал, мало ли. Хоть и понимал — толку-то от кинжала пред волчьей стаей — однако все ж таки как-то поспокойней стало, с оружьем-то. Чавкая, тонули в стылой грязи сапоги, все трудней становилось идти — прилечь бы или сесть, вон, под то дерево, хоть ненадолго, отдохнуть чуть. Остановился уж было Гришаня… Да помотал головой — нет уж! Сядешь — не встанешь, уснешь. Волкам окрестным на радость, ишь, развылись-то, курвины дети.

Постоял немного Гришаня, отдышался — дальше пошел. Напевал про себя для веселья:

— А злая жена мужа батогом бьеть! Батогом бьеть! — Нечего сказать, веселую песенку выбрал!

Дальше больше — на откровенную порнографию перешел, или, лучше сказать, на крутую эротику:

— Аще муж от жены блядеть… — пару строф спел, да больше не стал — постеснялся. Не волков — Господа!

Петь бросив, о приятном попытался думать. О книжице, в келье недописанной, «Физиолог» зовомой. Про тело человечье книжица та да про болезни — занимательна да полезна вельми. Правда, чернец один, с обители Вежищской, сказывал книгу ту в огонь бросить, пришлось Феофилу пожаловаться. Эх, хорошо было до ареста-то…

Гришаня усмехнулся. Стал об Ульянке думать. Как познакомились в апреле… Господи, почти год уже! Как целовались в овине… а потом, в июне, на Ивана Купалу через костер голые скакали, вместе с другими парнями да девками… а после в овсы ушли…

Аж жарко стало Гришане от тех воспоминаний греховных.

Молитву прочтя, к щекам пылающим снег приложил… полегчало вроде.

Темно было кругом, не поймешь — день или вечер. Снег с дождем хороводились. Ползли по небу низкие тучи, ни просвета, ни зги. Вот погодка!

Где-то теперь Ульянка? По-хорошему ль до Москвы добралась, к сестрице своей единоутробной?

Он пришел в Псков к вечеру, успел-таки до темна. Река Великая набухла льдом, как и Волхов, урчала зверем. Славен град Псков, мощны стены его, высоки башни, шатрами к небу вздымающиеся, благолепны храмы Христовы.

Покрутился у ворот отрок — не видал ли кто отрядец небольшой — порасспрашивал…

— А тебе что за дело? — ухватив Гришаню за руку, подозрительно спросил стражник.

— Письмишко от них просила супружница одна, — вывернулся тот, — я б и написал…

— Так ты грамотей, что ли? — удивился стражник.

— Учен, — важно кивнул отрок. — Если чего надобно…

— Надобно! Надобно! Еще как надобно — сам Бог мне тя послал, отроче!

Выказав явные признаки радости, стражник, подменившись с приятелем, приобнял Гришаню за плечи и повел в ближайшую корчму.

Уселись за дальний стол, чистый, выскобленный. Стражник у корчемника бумаги спросил да перьев.

— Поесть бы сначала неплохо, — хитро улыбнулся отрок.

Стражник кивнул, подозвал корчемника, велел постных пирогов с квасом подать.

— Брат у меня есть, Степаном звать, — прошептал, к Гришане склонившись. — У кузнеца Онуфрия работником три лета пробыл… потом подрядился тут к одному… ну, не важно… ушел в общем, до сроку. Оплату ему должен Онуфрий, а?

— Хм… — Гришаня задумался, спросил, когда именно ушел Степан да сколь времени с этого дня прошло…

— Во прошлую весну ушел, — стражник помолчал, вспоминая. — Как раз на Пасху!

— На Пасху, говоришь? — Гришаня прищурил левый глаз. — Ну, тогда торопись, человече. По закону Степан твой имеет право требовать оплаты только год после ухода! Писать бумажицу-то?

— Пиши, пиши, друже!

— Тогда вели песку подать, присыпать…

Написав прошение, Гришаня присыпал чернила песком — чтоб быстрей сохли — и снова повторил свой вопрос о приезжих. Ну, на этот раз стражник, естественно, оказался куда любезней.

— Тебе за весь день надо, отроче?

— Вечер только.

— Козьма-горшечник с глиной проехал с людьми своими…

— Не то!

— Онцыфер-лодочник…

— Тоже не надо!

— Боярин Андрон со людищи да сывязаны иматы…

— А вот об этом — подробней!

Нахватался Гришаня от Олега Иваныча словес разных, вставлял теперь, щеголяя, и надо куда и не надо. Как ни странно, народец его понимал, как вот теперь стражник…

Вызнав дорогу на двор боярина Андрона Игнатича, Гришаня тепло простился с новым знакомцем, хлебнул на дорожку горячего сбитню и, выйдя из корчмы, растворился в сером сумраке улиц.

Усадьбу боярина он обнаружил сразу — стражник настолько подробно описал путь, что к ней смог бы пройти даже слепой. Небольшая такая усадебка — не то что в Новгороде, вот уж где усадьбы так усадьбы — но уютная, с аккуратно обитыми медью воротцами.

Скрипнув, открылись воротца — Гришаня рысью в сторону, за деревом затаился — мало ли. И вправду, не зря спрятался — со двора-то Митря Упадыш вышел! Огляделся, шильник, Гришаню не приметил, ухмыльнулся похабно, бороденку рукой пригладил, пошел куда-то, верно — к бляжьим каким жёнкам… За ним, с опаскою, и Гриша.

Долго шли, коротко ль — завиднелся в конце улицы дом каменный. Небольшой, с подклетью, крыльцо высокое. Весь какой-то неприметный, за кустарником, словно украдкой выстроен. Внутри гульба шла — песни вполголоса (пост все же!) да ругань всякая… Ну, точно — корчма! Да с непотребными жёнками!

Гришаня поначалу и заходить опасался. Стукнут по башке, долго ли! Да и грех. Помялся, помялся у крыльца — все ж про друзей вызнать надо. А как вызнать-то — только через Митрю. Митря — главная к ним сейчас, как говаривал когда-то Олег Иваныч, ниточка. Вот за эту ниточку козлобородую — да и потянуть. Как вот только?