Принц из-за моря (СИ) - Чайка Дмитрий Страница 10

От земель ляхов до новой столицы было десять дней пути. Строящаяся Братислава встретила их суетливым гомоном и шумом. Сотни людей возводили деревянный острог в месте, где когда-то стояла словенская деревушка на пять дворов. Теперь же там бывшие рабы рода Уар тесали бревна, острили частокол и смолили бревна, которые вкопают в землю. Крепость будет пристанищем для первой тагмы, которой командовал Добран, и он же надзирал за строительством, спеша выстроить к зиме укрепления и казармы. Острог находился чуть в стороне, за стенами будущего города, но уже сейчас словацкая знать, которая поставляла камень на стройку, с тоской осознала, что новый владыка может похуже обров оказаться. Те перезимовали и ушли. А эти селятся навсегда, а значит, о вольнице придется забыть. Не даст князь у себя под носом забаловать, размещая в новых землях своих вояк с вислыми усами и бритыми затылками.

Часть бывших рабов была послана рубить камень, а другая часть — распахала землю, чтобы кормить зерном остальных. В следующем году сюда прибудут каменщики из Новгорода, и работа закипит уже по-настоящему. Княжеский замок велено за три года сложить, даже если у работающих тут людей пупы развяжутся.

Две стряпухи, оторвавшиеся от работы, приставив ладонь ко лбу, смотрели на кавалькаду всадников, скачущих к стройке. Воины были в своих землях, а потому бронь и шеломы сняли, подставив легкому ветерку разгоряченные лица. Чудной вид их до сих пор удивлял непривычных людей.

— Ишь ты, — заметила одна из них, пожилая и на редкость некрасивая тетка, — морды бритые. И головы тоже бритые вкруг, и бока и затылок. Не по-людски как-то.

— Сама удивляюсь, — сказала другая стряпуха. Она была помоложе первой, но рано состарилась от непосильной работы. Обе они сдружились в дороге, когда шли сюда. Та, что была некрасива, удивилась тогда, услышав ее имя, когда старосты выкликали их по спискам. Вздрогнула она тогда даже. Видно, имя это ей кого-то близкого напомнило.

— У Берислава моего густая борода была, — горестно вздохнула та, что моложе. — Всадник, что впереди скачет, ну просто вылитый Берислав. Аж сердце зашлось!

— Пойдем, Милица, стряпать, — потянула ее за рукав вторая. — Староста заругает, если увидит, что не работаем. Скоро мужики на обед пойдут, а у нас не готово ничего. Пойдем, родная, пойдем. Вечером поболтаем с тобой.

Все работы закончились сильно засветло. Лето близилось к солнцевороту, а потому день был длинным, куда длиннее, чем выдержит на работе человек. Бывшие рабы, поужинав, полезли в свои лачуги, чтобы прикорнуть до утра, когда старосты снова погонят их на работы. Люди пока не понимали, кто они теперь и надолго ли тут. Рабская жизнь делает слово «завтра» ненужным. Нет у раба «завтра». Есть только «сегодня», а о том, что случится потом, позаботится хозяин. Быстро такое въедается в кровь, отупляя человека, превращая его в бездумную скотину, живущую по привычке и понукаемую к труду кнутом. Вроде бы тут не обижали и не чинили препятствий. Не хочешь здесь жить — уходи на все четыре стороны. Но кормили сытно, обещая после окончания стройки дать землю и инструмент. И остались почти все, потому что некуда им было идти, не ждал этих людей никто. А житье в лесной веси ничуть не лучше, и там уж точно нет стряпух, созывающих трижды в день за скромный, но сытный стол.

А двум теткам не спалось. Они сидели на берегу Дуная, разговаривая о чем-то своем, бабском. Могучая река, что несла мимо них свои воды, была спокойна и безразлична. Ей не было дела до двух нечастных женщин. Да и никому на всем белом свете не было. Не сложилась у них жизнь, так можно хоть излить горюшко близкой душе. Глядишь, и легче станет…

Июль 628 года. Диводурум (совр. Мец). Австразия.

Столица восточного королевства процветала. Сорокалетняя усобица, которая выжгла пламенем войны половину Галлии, не затронула эти места. Буйные орды германцев, что приводил из-за Рейна в свои походы против братьев воинственный Сигиберт I, муж тогда еще молодой и красивой Брунгильды, не смели грабить его окрестности. Да и сам город пережил всего лишь два штурма — сначала его взяли гунны Аттилы, а потом франки. Хоть и повезло римскому Диводуруму, и тут остался гигантский акведук и самый роскошный театр Галлии, но прежних размеров он не достиг, и ютился в малой части своих прежних границ. Акведук воду больше не подавал, а театр разбирали на камень все, кому не лень, потому что не понимали, а зачем он вообще нужен, этот театр. Да и святые отцы, которые сноровисто захватили местные бани, превратив их в храм святого Петра, не одобряли бесовских игрищ. Римляне строили на совесть, и все это простоит до двадцать первого века, но пока город все больше дичал, теряя с каждым годом свое римское наследие. И его уже редко называли старым именем, превращая в варварский Мец.

Майордом Пипин, самый могущественный человек Австразии, был сильно встревожен. В воздухе запахло новой войной, да еще какой! Не бывало такого, чтобы король франков нашелся в далеком Константинополе и это не закончилось кровавой резней длиной в несколько лет. А этот девятнадцатилетний шалопай, король Дагоберт, снова укатил на охоту со своими лейдами. Или загулял со шлюхами… Или, как часто бывало, совместил два этих поистине королевских занятия. Пипин спешно прискакал к епископу Арнульфу, ему срочно нужен был совет.

Большой деревянный дом был таким же грубым и основательным, как и его хозяин. Дуб потолочных балок был закопчен дымом очага, а стол, сделанный из досок толщиной в ладонь, выдержал бы на себе упряжку волов. В вырезанные в столешнице углубления служанка бросила кусок хлеба и мяса с подливой, густо приправленного специями. Тут на еде не экономили, а тарелок еще не знали. Та же служанка мясо ела пару раз в год, и то, если после господ останется. Перед Пипином, словно по мановению ока появился кувшин и кубок, из которого он сделал молодецкий глоток. Епископ был сегодня рассеян, а мысли его витали далеко. Он и не ел почти, макая хлеб в вино не по одному разу, забывая при этом донести его до рта.

— Уйду я скоро, — мрачно сказал Арнульф, слегка пригубив из кубка. — Устал.

— Ты чего это раскис? — удивился Пипин, низкорослый, могучий, почти квадратный франк. Окладистая борода лопатой лежала на груди, и была расчесана так, что волосок лежал к волоску. Они давно дружили, а их огромные владения за Маасом располагались совсем рядом. Даже будущая свадьба их детей уже была делом решенным. — И куда это ты собрался?

— В дальний монастырь уйду, грехи замаливать, — пояснил Арнульф. — Живу тут, словно не епископ я, а герцог, как раньше. Надоело, не хочу больше.

— Ну, дела…, - протянул Пипин. — К богу поближе решил стать. А мы тут без тебя, значит, крутись, как хочешь… Да ты слышал хоть, что творится-то сейчас? Купцы с Большого Торга прибыли, гудят, как пчелы.

— А чего случилось? — поднял тяжелый взгляд Арнульф. — Вроде спокойно все в наших землях.

— Мальчишку Хильдеберта помнишь? Сына Теодориха? Того, что сбежал?

— Помню, конечно, — кивнул епископ. — Хоть за него грех на душу не приняли.

— Да? — сжал губы Пипин. — Сейчас, святой отец, грехов столько будет, что замаешься отпускать. Жив он!

— Кто жив? — не понял епископ. — Ты о ком говоришь-то?

— Хильдеберт жив! — торжественно сказал Пипин. — Люди так говорят!

— Врут! — презрительно скривился Арнульф. — Сгинул он давно.

— Да вот тебе крест! — осенил себя крестным знамением Пипин. — Весть из Константинополя пришла. Там он! Его ромеи пригрели, как Гундовальда тогда. Он на нашего королька как две капли воды похож. Пьет, как лошадь, и бабам юбки задирает.

— Тогда да, он это, — кивнул головой Арнульф, в глазах которого исчезла пелена грусти. Он снова был собран и деловит. — Вот если бы сказали, что он в церковь ходит и причащается каждое воскресенье, то я бы не поверил. Ну, и чего ты так насупился? Он же пока за морем сидит, у ромеев. Думаешь, придет сюда? Если не дурак, то не придет. Король Хлотарь прикажет его на колесе изломать и птицам скормить. Думаю, Пипин, не о чем нам волноваться.