Сергей Щипанов - По ту сторону Страница 11

– Heißwasser (горячая вода), – повторила я, стараясь выговаривать правильно.

Марта встала, подошла вплотную. Игривая улыбка не сходила с её уст.

– Warum? – спросила она, дохнув луком, – Ich dich küssen besser (Лучше я тебя поцелую).

Я невольно отпрянула: что она задумала? Никак, целоваться лезет. Не увидел бы её ревнивый муженёк… Чёрт! Так и есть – Себастьян тут как тут! Грозно сверкая глазами, достал из-за пояса нож – показал мне, потом отвесил смачную оплеуху супружнице – та в крик, и бежать! Себастьян ещё раз пробуравил меня глазами, спрятал нож и пошёл вразвалочку к своему фургону.

Господи, боже ты мой! Не хватало только из-за какой-то дуры получить ножом в живот.

Тяжело вздохнув, я отправилась к Барбаре: просить согреть мне воду.

3

Одно курьёзное происшествие нарушило наше довольно-таки скучное времяпровождение. Я узнала, что в ближайшее воскресенье состоится суд. Но не над убийцей каким-нибудь или вором, даже не над колдуном или ведьмой, что само по себе нелепо, а над… ослом. Длинноухий «преступник» обвинялся, ни много, ни мало, в непотребном и развратном поведении, а именно – в мужеложстве! Уж не знаю, ставили ли в вину этому негоднику-ослу насильственные действия по отношению к его партнёрам, или речь шла о добровольном совокуплении, только животное привлекалось к ответственности по всей строгости закона.

Мне когда-то давно приходилось слышать или читать о средневековых судах над животными, но до этого процесса я воспринимала такие судилища смешной нелепостью, чем-то вроде анекдота. Ну не могут на полном серьёзе взрослые люди заниматься подобной чепухой!

Так думала я, представляя себе процесс, где на скамье подсудимых стоит (лежит, сидит) какой-нибудь кабанчик или петух (помните анекдот советских времён, в котором петуха посадили по политической статье – пионера клюнул).

На самом деле почти так и было. Рыночная площадь, забитая битком жадными до зрелищ горожанами, высокий суд, представленный строгого вида человеком, облачённым в сине-белую горностаевую мантию, и стоящий у столба подсудимый – обыкновенный серый, буроватый в холке осёл.

Барбара, которая, собственно, и привела меня на необычный процесс, помогла протолкнуться в первые ряды зрителей. Она же, как могла, переводила мне, плохо понимающей немецкую речь.

Судья огласил обвинение. Признания или отрицания вины у подсудимого, естественно, не спросили. Перешли сразу к допросу свидетелей.

– Он эта… ничего такого, ваша честь, – растолковывал судье хозяин осла. – Однако ж, ему пары-то нету, ослицы то есть… Не стерпел, сердечный, и вона что вышло…

Хозяину было явно жаль собственную скотину. Но судья строго заметил что «непотребство не извиняется отсутствием самки».

Другие свидетели были настроены к ослу враждебно. Толстая баба, соседка хозяина осла, рассказала суду, как наблюдала греховную связь подсудимого с животным мужского пола.

– Иду я, значит, по лугу, гляжу один осёл на другого влез и наяривает… Соседов то был осёл, ваша честь.

Выступил и обвинитель, заявивший что «непотребство и разврат должны пресекаться суровым образом», и что «никому не дозволено нарушать божественное установление о соединении только противоположных полов». И осквернять землю греховной связью».

– А посему сей преступник-осел должен быть незамедлительно отправлен на живодёрню. С хозяина же сего мерзкого животного следует удержать штраф в размере одного талера в доход казны.

Зрители возгласами одобрения поддержали речь прокурора.

И погибать ослу на живодёрне, если б не защитник.

Да, у подсудимого был адвокат! Честные европейцы не могли расправиться с преступником, не дав тому возможности оправдаться. Потому на процессе, равно как и любом другом суде, кроме обвинителя присутствовал и защитник интересов подсудимого.

Адвокат зачитал свидетельство другого соседа несчастного хозяина осла, священника преподобного отца Симона, в котором тот ручался за высокую нравственность и добропорядочность животного.

– Показаниям людей, уличающих осла в совершении богомерзких действий, нет веры! – заключил свою речь адвокат подсудимого.

Вняв доводам защитника, судья оправдал предполагаемого преступника, и присудил не лишать того жизни. При этом он наложил штраф на хозяина осла (непонятно, за что?), правда, гораздо меньшего размера и обязал последнего оплатить судебные издержки.

Закон, эта фундаментальная ценность европейской цивилизации, не был нарушен.

Как говорится, и волки сыты, и овцы целы.

VII. Ларискино «наследство»

1

Выступая на «цирковой арене», я рисковала получить серьёзное увечье, а то и вовсе «откинуть тапочки», но денег не видела, работала «за харчи». Наши, особенно Себастьян и Барбара, частенько наведывались в кабачок, двери которого выходили в сторону «табора». Я же довольствовалась порцией похлёбки, «фирменным блюдом» Марты – бобами с салом, реже – отварной рыбой, и уж совсем редко – кусочком курицы.

Более всего печалило отсутствие картофеля. Он ещё не добрался сюда из Америки, застрял на полпути, в Испании, наверное. Мне ночами снилось: ем варёную картошку с селёдкой. В трактире, думаю, тоже не бог весть какими деликатесами потчевали посетителей, но всё-таки разнообразие. А то стряпня Марты – вот уже где!

Раз Барбара угостила меня жареной на вертеле свининой, принесённой из «злачного заведения». Она явилась тогда сильно навеселе и проявила щедрость: поделилась кусочком восхитительно пахнущего, приготовленного со специями и травами, с хрустящей корочкой, мяса.

Себастьян, тот возвращался из кабака не просто выпивши, а «на бровях», громко орал, непотребно ругался и гонял свою благоверную.

Временами меня тоже тянуло напиться: тоска подкатит под сердце – хоть волком вой. Но не на что, и это, пожалуй, к лучшему, а то спилась бы к чёрту. Хорошо, что «бодливой корове Бог рог не даёт».

Один Господь знает, как долго пребывала бы я на положении подмастерья, без гроша в кармане, когда б Зуко, вернее, жене его, Мадлен, не понадобились мои профессиональные навыки.

– Джек, вставай скорее! – разбудил меня среди ночи Хозяин.

Я сразу поняла: у Мадлен начались роды. А по прикидкам супругов до этого события ещё недели две, как минимум. Обычное дело – ошиблись в расчётах.

Быстро поднялась – спала одетой – и пошла с Зуко к их «семейному» фургону.

– Я послал за повитухой, – объяснял Зуко по пути, – только боюсь, она не поспеет.

Говорил он по-немецки, но я почти всё понимала: нужда припрёт – и китайский за неделю выучишь.

В фургоне тесно, как в берлоге: тут и узлы, и сундуки с корзинами, и испуганные дети жмутся в угол, и роженица стонет – сущий бедлам! Старшего сына Зуко отправил за повитухой, мелюзгу я приказала увести в мой «шалаш», и воды горячей наказала принести, в общем, спровадила Хозяина, чтобы не мешал.

На всё про всё ушло около часа. Хвала Создателю, обошлось без осложнений. Повивальная бабка прибыла, когда новорождённую девочку я уже передала счастливому папаше.

Старая акушерка бросила на меня сердитый взгляд – я отобрала её «кусок хлеба», и пробурчала что-то вроде «юнцы не должны принимать роды». Она, как и прочие, видела во мне молодого парня.

Зуко, конечно, доволен был – и мной, и удачным исходом разрешения от бремени супруги. Меня «повысили в звании». Отныне я становилась полноправным участником труппы и имела долю в доходах от выступлений. Об этом объявил Зуко при очередном расчёте за неделю, подкрепив заявление вручением монеты в один чех – первые заработанные в качестве «циркового артиста», и акушера по совместительству, деньги.

Монетка была размером с наш рубль и имела ещё одно название: «полуторагрошевик». Полтора польских гроша! Я не знала, радоваться мне или плакать: за гроши вкалываю. В буквальном смысле. В здешних ценах я ни в зуб ногой, знала только, что в Северных землях (польских, литовских, немецких) в ходу «гроши» и «талеры» (1 талер равен 24 грошам).

Оказалось, не так уж и мало заработала я за неделю. На мою зарплату можно купить курицу или две дюжины яиц!

Барбара, отвечая на расспросы, рассказала: слуги здесь получают до шести талеров за год, мастер-кровельщик имеет до половины талера в день, а наёмник кнехт – целых два. О своих доходах «прорицательница» скромно умолчала.

А я продолжила карьеру «на манеже», теперь уже не только как подставка для сбиваемых Зуко предметов. Чтобы рассмешить публику, я, как велел Хозяин, изображала страх: начинала дрожать, и бутылка падала с головы, прежде чем Зуко щелкал кнутом. И так несколько раз подряд. Зрители хохотали до слез, а мне и изображать ничего не приходилось: боялась бича, как удара молнии.

Потом номер дополнили падением: после сбивания парика я валилась на землю, якобы без чувств – такой вот трагикомический элемент.

Валять на сцене дурака только со стороны кажется просто. Падать на спину, да так, чтобы выглядело натурально, и при этом ничего себе не отбить – искусство. Пришлось научиться. Попутно Зуко обучал меня разным клоунским приёмам: мимике, жестам, несложным фокусам, вроде «отрывания пальцев».