Конторщица-2 (СИ) - Фонд А. Страница 11

— Зачем так много? — округлила глаза Зоя. — Да и дорого.

— Ничего, — вздохнула я, — цель оправдывает средства.

— Слушай, Лида, — сказала вдруг Зоя, — а ты знаешь, чем футбол отличается от гандбола? Или греческая борьба от вольной борьбы?

— Ну… — попыталась ответить я. — Там есть нюансы… какие-то…

— Вот, — вздохнула Зоя, — не знаешь.

— И что с того?

— А то, что ты всем этим вообще не интересуешься, — продолжила развивать тему Зоя, — И все остальные также… и ты знаешь, Лида, мне иногда кажется, что большинство так рвется на эту Олимпиаду, чтобы посмотреть на иностранцев, а не на игру.

Я не нашлась, что ответить.

Зоя ушла, а я вернулась к учебнику Колмогорова, но сосредоточиться не могла, мысли разбегались. Взгляд зацепился за высохший фикус на подоконнике, поливать было лень. За окном пели птички, светило солнышко, в общем, всем было хорошо, только у меня на душе было как-то не по себе.

Когда на душе досада, как говорила моя бабушка, нужно выпить стакан крепкого сладкого чаю и все пройдет. Я налила в чашку воды, опустила туда кипятильничек, включила в розетку и попыталась понять, что же меня так бесит? Прогнав все события сегодняшнего утра в голове, поняла — я категорически не хочу поступать в политех. Понимаю, что это идеальный вариант — но вот не хочу и всё! И учиться там будет сложно и мне не интересно, и в карьере это мне не сильно поможет. По старой привычке, я люблю делать что-то так, чтобы за раз получать сразу несколько результатов. Ибо человек ленив, а значит, должен мыслить стратегически, дабы лишний раз не напрягаться.

Припомнив разговоры с фан-клубом, я поняла, куда надо поступать: на психолога. Эта ниша в нынешние времена почти не занята, то есть советская медицинская психология, конечно же, рулит, а вот обычная, социальная — в глубоком пролете. Информацию люди почитать в интернете не могут, а что делать — не знают. Отсюда такие глупые вопросы в письмах, неумение простых людей анализировать и выделять в проблемах главное от второстепенного.

Я задумалась, где же я могу выучиться на психолога? Поступать в мед Лидочке с ее тройками и железнодорожным дипломом не светит, да и не хочу я работать в психушке, там через пару лет сама бросаться на стены или на людей стану — профдеформация и все такое.

Остается единственный для меня вариант — у нас в городе есть пединститут. Там в том числе учат разным психологиям, и довольно много. Я пролистала справочник абитуриента: так, в нашем педыне четыре факультета. Исторический сразу отпадает — ездить на практику по раскопкам и откапывать мумии эпохи энеолита — не мое. Биофак тоже мимо: собирать всяких пиявок и паучков — боюсь, а сажать цветочки лениво. Вон у меня даже фикус на подоконнике засох. Физмат — не осилю. Остается дошфак, т.е. — начальное образование. Ну, а что, учиться там легко, можно даже экстерном попробовать, диплом получу быстро, и сразу примусь делать карьеру с вертикальным взлетом! А работать в депо «Монорельс» с дипломом пединститута вполне можно, карьере это не помешает.

Вот так я размечталась, пока не прибежала запыхавшаяся Галка с пачкой приказов по планированию перевозок…

Рабочий день закончился, и я вышла из здания депо «Монорельс», свернув на параллельную улицу. Путь мой был не близок и лежал к дому дражайшей лидочкиной свекрови — Элеоноры Рудольфовны.

Пришла пора разобраться с Горшком.

Дом, где жила Элеонора Рудольфовна был старинный, добротный, еще дореволюционной постройки в стиле псевдоампир. Я вошла в просторный, пропахший торжественными ароматами вестибюль, поднялась по монументальной лестнице из белого мрамора на второй этаж и застыла перед обитой темным добротным дерматином дверью.

Подавив малодушное желание убежать, я надавила на кнопку звонка. Где-то внутри квартиры раздалась переливистая птичья трель. Через пару мгновений дверь распахнулась, и я получила удовольствие лицезреть Элеонору Рудольфовну лично.

Увидев меня, лицо лидочкиной свекрови перекосилось и она, схватившись за грудь, закричала:

— Ты!

— Да, это я, — скромно кивнула я. — Здравствуйте, Элеонора Рудольфовна.

— Да как ты посмела?! — заверещала хозяйка квартиры, проигнорировав элементарную вежливость.

— Валерия позовите, — сказала я, но похоже мое появление произвело на нее столь неизгладимое впечатление, что она продолжила орать:

— Мерзавка! Пришла! В мой дом!

— А ну, тихо! — тоном прапорщика Петренко рявкнула я.

От неожиданности Элеонора Рудольфовна заткнулась и наступила тишина.

— Горшков где? — спросила я, и, не став дожидаться ответа, отодвинула ошалевшую лидочкину свекровь и прошла в гостеприимно распахнутую дверь.

Внутри резиденция лидочкиной свекрови напоминала скорее нору хомяка. Остро пахло валерьянкой, кошачьей мочой, куриным бульоном и духами «Пиковая дама». Я чуть не задохнулась, поэтому дышать пришлось ртом, а не носом.

Бесконечно натыкаясь на какие-то то ли коробки, то ли торшеры, я прошла сквозь темный узкий коридор, и распахнула первую попавшуюся дверь.

Это оказалась спальня. На огромной кровати, среди нагромождения подушек и подушечек, с видом Принца Датского, возлежал лидочкин супруг — Валерий Анатольевич Горшков. Меня он сперва не заметил, так как сосредоточенно вкушал черную икру маленькой ложечкой из хрустальной розетки.

— Горшков, — сказала я просто, не здороваясь.

Вместо ответного приветствия, лидочкин супруг вдруг закашлялся, подавившись черной икрой.

Глава 7

Горшков кашлял, отплевываясь черной икрой, а я смотрела на его багровое от натуги, округлившееся лицо, на туго обтянутые сатиновой пижамой стати, и было противно. Одна нога его была в гипсе. Вторая — в вязаном носочке в розовую и синюю полоску.

Наконец, откашлявшись, Горшков вдохнул воздух, брезгливо отбросил мельхиоровую ложечку, и с натугой просипел:

— Ты-ы-ы…?

Отрицать очевидное было глупо, поэтому я просто кивнула.

— Что-о тебе надо?! — возмущенно вскинулся лидочкин почти бывший супруг и взмахнул пухлыми парафиновыми руками.

— Развод. — Жестко припечатала я.

— Эм-х-м-х-м…, — сокрушенно промычал Горшков и с внезапной надеждой покосился мимо меня.

Поневоле я обернулась: за спиной торчала встревоженная Элеонора Рудольфовна, чутко прислушиваясь к нашему разговору.

Встретившись со мной взглядом, лидочкина почти бывшая свекровь осознала, что ее засекли и ринулась спасать Горшка с отчаянием курицы, которая защищает цыплят от злобного коршуна (в данной аллегории роль злобного коршуна, однозначно, отводилась именно мне).

— Мерзавка! Посмела прийти! Вон отсюда! — заверещала она.

— Так! — сказала я, сграбастала ее за шиворот стеганного халата и вытолкнула за дверь.

Дверь со стуком захлопнулась, и из коридора донеслись возмущенные крики. Потом забарабанили.

Мне было уже плевать.

Окончательно поправ этикет и пренебрегая родственными чувствами, я круто развернулась и нависла над Горшковым, который все это время глупо хлопал глазами и не делал никаких попыток разрулить ситуацию хоть как-то.

— Горшков! — гаркнула я.

Горшков икнул и затравленно посмотрел по сторонам.

Но на этот раз никто не пришел ему на помощь, и я продолжила давить, еще более грозно:

— Ты зачем, скотина, заявление о разводе забрал?!

Горшков побледнел и сник.

— Ты почему меня в известность не поставил, гад?!

Горшков покраснел и машинально подтянул одеяло повыше, к подбородку.

— С какой стати ты единолично принимаешь решение, за меня?!

Во время этой тирады лицо Горшкова менялось от бледно-синеватого до ярко-пунцового и обратно, словно у пугливой камбалы или хамелеона. Отвечать он явно не собирался, поэтому я продолжила, с нажимом: