Чердынец - taramans Страница 11

После этого, бабушки приступали к прядению шерсти. Баба Дуся пряла на обычной прялке, вручную, скатывая шерсть в нить пальцами и наматывая на веретено. У бабы Маши же — была самопрялка. Это была прямо-таки загадочная для меня, малого, конструкция — большое колесо, какие-то рычаги, педалька, с помощью которой раскручивалось колесо. Мне даже иногда разрешали подавить на педальку ногой, правда — не долго. Баба Маша говорила, что нужно давить с постоянным напором, плавно, без рывков — а я все делал неправильно!

Баба Дуся периодически ворчала на бабу Машу — дескать та обленилась, раз прядет на самопрялке, а не вручную, на прялке. «Вот, дескать, у меня нить получается ровная, без узлов и утолщений! А тебя — как попало! «Чё ни попадя!».

Потом из полученной пряжи вязались носки и варежки. Своим — по мере надобности, другим — на заказ, под размер, за денежку! «Всё кака капейка в дом!». Носков и рукавиц этих каждый год, почему-то, нужно было много — не по одной паре на каждого родича! Как говорили баушки — «на них жа все гарит, как на огне! Чё ни свяжеш — все прирвут! Не напасёсся!»

Деды, кроме хозяйства, как уже было сказано, занимались рыбалкой. А зимой — оба дружно вязали невода, бредни и сети. И себе и на заказ! Тоже занятие неторопливое, тщательное, но довольно нудное, как по мне! Потому — идет под неторопливый разговор о житье-бытье. Только без нервов, на нейтральные темы — а то петли упустишь, или «ишшо чё понаделаш!».

Нить была нужна всегда и в больших количествах! Поэтому — одно из постоянных занятий дедов — поиск и покупка нужных ниток. Большая катушка нужных нитей, здоровенная — примерно с трехлитровую банку с краской, была вещью ценной и дефицитной! Искали их и покупали, где только можно! Их некоторые заказчики привозили дедам на обмен на готовую мережу — сеть или невод без насаженных поплавков и грузил. Смотанная в рулон: «кукла» — так это называлось!

Вот и получалось, что с раннего утра и до позднего вечера, старики все что-то возились, копались, ковырялись! Только зимой, деды и баушки могли себе позволить после обеда — на часок! — прилечь, подремать! И так день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем — всю жизнь! А еще говорят, что русский мужик ленив. Ага! Русский мужик без работы свою жизнь и вовсе не представлял! По пословицам и поговоркам вполне себя понятно! «Рабатяшший» — это очень положительная и как бы не основная характеристика здесь и сейчас!

Потом на обед баба Маша позвала. Деды перерыв делали не торопясь, степенно, прибрав инстрУмент («вдруг — дощь?»), долго мыли руки. К обеду пришла и баба Дуся — принесла пироги свежеиспеченные.

Вот это я люблю! Пироги баба Дуся, да, впрочем, и баба Маша тоже, не печет в печи, а жарит на сковороде. И мне такие больше нравятся — от печеных, в уже прошлой жизни, у меня изжога часто бывала. Пироги здоровенные, маленькие пироги бабушки считают баловством! Таких пирогов на большущую сковороду входит не больше трех. По размерам они с ладонь взрослого мужика, да в толщину сантиметра четыре, не меньше. Съесть их можно три, максимум четыре, больше — помрешь от лопнувшего брюха! И начинка — все как я люблю: с зеленым луком и яйцом; с морковкой; с картошкой! Всю начинку баба Дуся тоже делала сама и все с каким-то секретом. Лук она как бы уже не с февраля выращивала на подоконнике, что бы зеленый лучок был в доме!

Морковку варила, потом — тёрла на мелкой терке, потом заправляла топленым маслом и тщательно перемешивала, чуть ли не растирала, потом эту смесь еще парила в русской печи. Получалась такая коричневато-оранжевая сладкая смесь с непонятным привкусом толи нуги, толи карамели. Могла еще семян мака туда сыпануть! Ну очень вкусно!

Даже банальные пироги с картошкой тоже делала по-своему. Картошку толкла, добавляла то же топленое масло, сырое яйцо, тщательно перетирала, потом добавляла лук. Но не просто порезанный, а обжаренный на мелко нарезанном свином сале, до коричневатого цвета. И все это — и лучок, и свиные шкварки — в пироги! Песня!

Но за столом было как-то напряженно. Даже мои восторги по поводу пирогов, как обычно, бабу Дусю не умиляли. Бабушки зашли в комнату и о чем-то там шептались. Деды делали вид, что ничего не происходит, но больше молчали. Дед Иван даже брови хмурить стал к концу обеда, в ответ на продолжающиеся шушуканья бабушек. Поэтому обед каким-то сердечным не выглядел.

Понятно, что это связано со мной, с моими словами про дядьку Володьку, про деда Гнездилина. Я не понимал, как эту ситуацию разруливать. Но что что-то делать нужно — это факт!

Под вечер, когда деды присели перекурить на крыльцо, я, набравшись духу, спросил:

— Деда Ваня! А вон Гнездилиха меня каким-то чердаком или еще как честила! Чердынцем еще! А это кто такие — чердаки эти и чердынцы?!

Дед искоса на меня взглянул, пыхая самокруткой, вздохнул и посмотрел на деда Геннадия.

— Тут, Юрка, така хрень, что лучше этих дур и не слушать! — дед Гена еще и матерком припустил, для связки слов.

— Ну а все-таки, дед Гена! А то, как дурак — ничё не понимаю! — ситуация меня не устраивает. Как дальше себя вести — не понятно.

«Уже пора идти кидаться головой в навоз, или еще обождать можно?!».

— Там, Юрка, не чердак никакой… А — чарталах! — тоже ведь вытягивать каждое слово нужно, вот же ж!

— Ты, Ганадий, объясни толком! Твоя же лучше в том понимат, чем Марея! — это уже дед Иван.

Получается, что деды говорить об этом не хотят. Или не считают нужным. А объяснить мне вроде бы и надо! Меня же касается! И выходит, что баба Дуся в чем-то понимает лучше, чем баба Маша!

— Да чё там понимать-то! Чё понимать! Ну — чарталах… это у вогулов вроде как злой дух там… или ишшо кака чертовщина! Вроде как вселяется этот чарталах в человеков… ну и творит всякие непотребства!

О, как все интересно!

Постепенно я дедов разговорил. Сначала мне дед Иван помог разговорить деда Геннадия. Потом уже и сам он кое-что вставлял в рассказ «Ганадия», на что