Андрей Посняков - Воевода заморских земель Страница 12

— Мать честная! — взволнованно произнес он, напряженно всмотревшись в синюю морскую даль. — Никак, коч!

Он вытащил из-за пазухи длинный широкий нож, выменянный в прошлом году у самоедского вождя Ылькаргика, проверил пальцем остроту лезвия и довольно кивнул. Зловещая усмешка искривила его лицо, из груди вырвалось какое-то злобно-тоскливое рычание.

Между тем на горизонте возник еще один парус… Затем — еще…

— В Югорский Шар идут, — определил убийца и досадливо сплюнул. — А может? Успеть бы… Успею. Всяко, к завтрему буду.

Быстро добравшись до Вайгача, он направился вдоль небольшой речушки, на берегу которой, в версте от берега, имелась избушка, наспех сложенная из диких замшелых камней и редкого плавника. Зачем-то огляделся, затем нырнул внутрь. Запах гнилой рыбы резко ударил в нос, но убийца, похоже, был привычен к нему. Поднатужась, поднял лежащий на полу плоский, используемый вместо стола камень и с размаху опустил его на древнюю, сложенную из потерявших форму кирпичей печь. С хрустом отвалился угол. Убийца сунул руку в образовавшуюся дыру, пошарил там и с усмешкой вытащил оттуда тряпицу. Развернул — блеск золота ударил в глаза, и без того безумные.

— Одна, две… пять. Пять! Хэ, думал не найду, Явдоша? Однако, нашел.

Тщательно переобувшись в сухие постолы из оленьей шкуры, коренастый закинул на плечо мешок с вяленой, дурно пахнущей рыбой, прихватил примитивный лук и, выйдя из избушки, быстро зашагал к югу, в сторону пролива Югорский Шар.

Коч «Семгин Глаз» входил в пролив последним. Кормчий Иван Фомин — по-прежнему неопрятный, грязный, в потертом, накинутом на плечи зипунишке, осторожно сверялся с картой. Карта была старая, если и не столетней давности, то уж с полста — точно.

— Медленно идем, Иване, — заглянул через плечо бывший конопатчик Игнат Греч. Краснорожий парень Олелька Гнус в числе других матросов управлялся с парусом.

— А мы за ними и не сунемся, — погладив косо торчащую бороду, усмехнулся Фомин. — Больно надо! Вон тут, к полуночному ветру, встанем, в заливчике.

— Правильно, — одобрительно кивнул Игнат. — На хрена нам ихнее многолюдство?

Осторожно пробуя глубину, «Семгин Глаз» медленно приближался к низкому, поросшему серо-зеленым мхом берегу.

— Все, здесь станем, — зорко следя за глубиной, махнул рукой кормчий. — Игнате, спускай лодку. Гарпуны не забудьте да сети.

Игнат что-то проворчал себе под нос, вместе с остальными корабельщиками спуская на воду челн. Уселись — Олелька Гнус на носу — смотрящим. Вспенили воду весла. Челн ходко взобрался на волну и, скатившись, словно с горки, вниз, сразу оказался у каменистого берега. Лавируя меж камнями, подошли ближе. Спрыгнув, Олелька подтащил челн, да неловко — упав, навалился грудью, черпанул водицы. Ругаясь, корабельщики выбрались на берег. Игнат, ставший после смерти Никодима старшим, распределил ушкуйников, сам же подозвал Олельку — отдельно, мол, пойдем. Пошли…

За короткое время набили гусей — умаешься коптить, довольные, покидали в сумы, навострились обратно…

— Спаси вас Господь, добрые люди!

Что такое?

Из-за груды камней вышел какой-то мужик, видом — словно белый медведь — «ошкуй» — косматый, в куртке нерпичьей, а рыбой гнилой — так и разит.

Игнат с Олелькой подняли луки:

— Чего тебе, человече?

Мужик бухнулся на колени:

— Христа ради, возьмите с собой. Третий год зимую, как коч наш во льдах затерло.

Переглянулись Игнат с Олелькой. А мужик уже золотой протягивал, только бы взяли. По виду — чистый упырь, рожа звероватая, глазки так и шмыгают.

— Ладно, возьмем. Только уговор — во всем нас слушаться, иначе ссадим.

— Согласен, благодельцы!

— Как звать-то тебя?

— Матонею.

Золотой идол с суровыми глазами, страшный неведомый змеиный бог, висевший на стене адмиральской каюты «Святой Софии», словно бы осклабился в предчувствии неминуемой крови.

Глава 4

Ново-Дымский острог (Левый берег Индигирки). Осень 1476 г.

Снег.

Город почти ослеп.

Свет.

Красок на свете нет —

Есть только белый цвет.

Пыль и пепел,

Пятнающие наши лица, —

Признаки вечно

Длящегося убийства.

По заснеженной тундре, похрустывая настом, быстро, друг за другом ехали оленьи упряжки — нарты. Ходко бежали запряженные цугом олени, седоки, одетые в теплые парки с капюшонами, внимательно осматривали местность. Их было трое — по числу упряжек — три друга из племени оленных чауча-чукчей: молодой, еще подросток, Чельгак, Томайхо-мэй — «Друг Томайхо», двумя годами постарше, и самый старший — богатырь Ыттыргын. В нартах лежали припасы — вяленое мясо, рыба, оружие — тяжелые луки да короткие копья-пальмы с широкими костяными наконечниками. Со стороны не такого уж и далекого от этих мест затянутого льдами моря дул ветер — холодный, пронизывающий, злой. Ехавший впереди Чельгак крутил головой, стараясь не показать вида, что уж очень хочется ему накинуть на голову капюшон — не богатырское это дело, настоящему богатырю все равно, какая стоит погода, а настоящим богатырем стать хотелось — зря, что ли, Чельгака и еще нескольких ему подобных учил воинскому искусству мудрый Чеготтай-шаман, каждый день общающийся с духами. Нелегко давалась учеба, попробуй-ка, побегай целый день за оленями с привязанными к ногам камнями, да потом постреляй друг в друга тупыми стрелами, поуклоняйся, попробуй — луки-то в полную силу натянуты, а парки сняты — попадет такой стрелой в грудь или плечо — мало не покажется, однако терпи, не кричи, вида, что больно, не показывай. После стрельбы — борьба с нанесением ударов — все по-взрослому, в полную силу. Зато потом приятно, как, скупо цедя слова, похвалит иногда тот же Ыттыргын — двадцатилетний «наилучший богатырь», пожалуй, мало кто сравнится с ним в стойбище. Хотя есть там и богатыри, и ловкие охотники. Вот и Чельгак, как откочевало стойбище к западу, к озерам да рекам, в числе прочих молодых воинов отправился на охоту — силу свою показать, ловкость, умение. Долго шел Чельгак — три дня, что становились короче оленьего хвоста, лишь звезды да северное сияние освещали путь. Добыл-таки полярного волка! Да на обратном пути увидел неведомых людей, что встали стойбищем на левом берегу большой реки Индигирки, там, где меж сопками росли небольшие деревья. Незнаемые люди то были, и яранги их были такими же невиданными, странными.

— Эвены? — допытывались старики в стойбище.

Да нет, на эвенов не похожи, видал Чельгак эвенов, те совсем другие. Тогда кто? Вот и ехали сейчас на разведку — что за люди объявились в тундре?

Старший, Ыттыргын, чуть слышно свистнул. Остановились, слезли с нарт, сгоняя оленей в кучу. Оставили Томайхо-мэя присматривать — мало ли кто по тундре шляется, может — эвены, а с них станется — не найдешь потом ни оленей, ни нарт. Вдвоем — Ыттыргын и Чельгак — осторожно прошли за деревьями к сопке. Снега здесь было мало, не пригодились и снегоступы. Старательно прячась за корявым кустарником, подобрались ближе… и тут же бросились в снег. Им навстречу шли двое — в шубах из лисьего меха и таких же остроконечных шапках. На длинном шесте несли большую бадью из деревянных плашек, стянутых такими же деревянными обручами. Чельгак быстро сообразил, куда шли незнакомцы: слева от них вела к реке чуть занесенная снегом тропинка. Ага, там и прорубь имеется. Не иначе — по воду незнакомцы собрались. Ростом высоки, не то что приземистые чаучи, тот, что слева, даже повыше Ыттыргына будет.

Чельгак обернулся к старшему, кивнул на водоносов — те уж долбили намерзший в проруби лед — берем, мол, в плен, или…

Ыттыргын покачал головой — «или». Рановато еще. Сначала присмотримся, понаблюдаем, а дальше уж видно будет, — а место хорошее, накинул аркан и в тундру. Быстро не хватятся, во-он стойбище незнакомцев, далече. А яранги действительно странные.

В тусклом свете короткого полярного дня на фоне белесого неба чернели странные сооружения, похожие на огромные, вытащенные на берег, лодки-байдары с толстыми вертикально торчащими стрелами. Чуть дальше от реки, у сопки, стояло несколько яранг, немного отличных от чауча, а за ними сложенные из лиственницы избы. Впрочем, Чеготтай-шаман говорил, что избы — он так смешно произносил это незнакомое слово — здесь были и раньше.

— Вай! — не удержавшись, шепотом воскликнул Чельгак, увидев, как из большой, украшенной изображением креста избы вывалилась целая толпа народа — мужчины, женщины, даже дети — в ярких нарядных одеждах. Послышался смех, радостные крики, песни…

— Видно, в этом стойбище праздник, — кивнул Ыттыргын, подползая ближе. — Охота и рыбалка, по всему, была удачной. Сейчас будут пить сок мухоморов, гулять будут.