Кто к нам с мечом? (СИ) - "lanpirot" Страница 12

[1] Хоттабыч перефразировал известную цитату кота Матроскина из м/ф «Простоквашино»: «У меня дядя сторожем живет на гуталиновой фабрике, так у него етого гуталина — ну просто завались, вот и шлет... кому попало».

[2] Почему англичане так прозвали немцев, точно не известно. Существует несколько версий: из-за того, что квашеная капуста была национальным блюдом южных германцев; из-за рассказа Жюль Верна, где немецкий промышленник любил есть капусту. В связи с этим занятно вспомнить, что в послевоенные годы в лексиконе советской детворы бытовала обидная обзывалка: «Немец-перец — колбаса, кислая капуста», перечисляющая характерные черты германской национальной кухни.

— Лучше бы я вчера умер, — проворчал Роберт, похрустывая капустой на зубах. — Вот что вы, русские, за люди-то такие? Как еще не вымерли при такой жизни? — разговорился он между делом, оживая прямо на глазах.

А ведь работает старый дедовский способ! Незаметно для Хартмана я еще прошелся по нему Малым Исцелением, и Робка просто расцвел: глаза заблестели, плечи распрямились. Немец с изумлением осторожно покачал головой из стороны в сторону, словно не веря, что терзающая его головная боль куда-то испарилась. Но голова «молчала», как будто молотобоец, терзавший его бедную черепную коробку, взял бессрочный выходной.

— А вот так и живем — хлеб жуем, — усмехнулся я, наблюдая, как преображается альпийский стрелок.

Хартман поставил миску с квашеной капустой на резную прикроватную тумбочку, откинул одеяло и опустил босые ноги на пол. С минуту он сидел на краю, задумчиво шевеля пальцами и не смея поверить, что его отпустило.

— Занятно… — произнес он. — Я словно у настоящего Мага-Целителя побывал… Ничего не болит, не ломит и не ноет, словно и не пил вчера…

— Ты, Робка, дедушку слушай! — наставительно произнес я. — Дедушка плохого не посоветует!

— Ага, не посоветует… — Хартман поморщился, вспомнив вчерашнюю попойку и доверху наполненный стакан шнапса.

— А если уж насоветовал, — продолжил я свою мысль, — то дедушка всегда знает способ, чтобы практически нивелировать гребаные последствия своего плохого совета! Так-то, малец!

Харман поднял на меня свой взгляд, видимо в поисках насмешки в моем лице, но я был серьезен, как никогда.

— Вас, русских, никогда не понять нам, немцам…

— Думаешь, что ты один такой, непонятливый? — Я вновь усмехнулся и продекламировал с чувством незабвенные строки Федора Тютчева, написанные этим выдающимся поэтом сотню лет назад:

— Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать –

В Россию можно только верить.

Хартман, благодаря нашему тесному общению, уже довольно сносно говорил по-русски, поэтому без проблем уловил основную суть этих стихотворных строк.

— Зря наше руководство затеяло эту войну… — тихо произнес он, опустив глаза и глядя куда-то в пол. — Ничем хорошим она не закончиться…

— А ты только сейчас начал это понимать, Робка? — Я удивленно вскинул брови. — Это было ясно с самого начала! Ни одна война не принесла миру ничего хорошего! Только кровь, боль и страдания тысячам… Да что там тысячам — миллионам людей по всему свету! И самим немцам в первую очередь!

— Да… — уныло кивнул Хартман. — И самим немцам…

— Подумай об этом на досуге, сынок, — произнес я с горечью на устах. — Хорошенько подумай!

Хартман слегка заторможенно кивнул, все еще пребывая в своих невеселых мыслях, а затем вдруг судорожно огляделся:

— А я, вообще, где, Хоттабыч? Ведь это точно не «Заксенхаузен».

— А ты что, реально не узнаешь? — Я хохотнул «в кулачок». — Вроде, и не так уж много вчера выпили, чтобы у тебя память напрочь отшибло.

— Это же… моя спальня… — как-то неуверенно произнес оберфюрер. — В родительском доме… Как я сюда умудрился попасть, старик?

— А ты не помнишь? — Я хитро прищурил левый глаз, состряпав откровенно удивленную харю. Конечно же я лукавил, так как отлично помнил, каким образом Робка был доставлен в дом своей матери.

— Упомнишь тут… — Вновь надулся, словно индюк Хартман. — Ты же меня и споил, старик! Обмить, Робка! — обвиняюще ткнув в меня пальцем, по-русски произнес оберфюрер, да еще и ловко пародируя мои интонации. Комик, блин, недоделанный! Но до чего же похоже у него вышло, словно я сам на себя взглянул со стороны. Только говорок картавый немецкий с акцентом убрать — и точно от оригинала не отличить! — Обмить — это есть карашо! Очень карашо! — продолжал обвинять меня немчик во всех грехах, размахивая руками. — Да я, млять, чуть не помер! — вновь перейдя на немецкий, с чувством выругался он.

Однако, от меня не укрылось, что матерок, используемый Хартманом в своем обиходе, сугубо наш, отечественный. Растет пацан! Скоро совсем обрусеет. Оно и понятно, кто с нами поведется…

— Шёл трамвай десятый номер,На площадке кто-то помер,Тянут-тянут мертвецаЛанца-дрица-гоп-ца-ца! — продекламировал я «овеянному легендами» эсэсовцу еще одну знакомую мне с самого детства пеню-считалочку [3].

[3] Музыка — народная, слова — народные.

Правильные советские подростки узнавали эти строчки во время чтения «Золотого теленка» Ильи Ильфа и Евгения Петрова. А неправильные советские подростки узнавали про трамвай из песни в исполнении Аркадия Северного с затертых кассет или катушек. При этом у любителей запрещенного «блатняка» было явное преимущество перед читателями «Теленка»: Северный рассказывал, что было дальше, а Ильф и Петров обрывали песню на полуслове.

В литературных справочниках указано, что песня «Шел трамвай десятый номер» появилась не позднее 1930 года — что неудивительно, учитывая год публикации «Золотого теленка» (1931). Впрочем, известно, что подобные частушки с рефреном про «ланца-дрицу» появились еще до революции.

Едва пришедшее в норму лицо Хартмана вытянулось в изумлении:

— А причем здесь трамвай?

— А ты так и не догадался, умник? — Не удостоил я Роберта внятным ответом.

— Нет, — мотнул он головой.

— Тогда проехали! Далековато тебе еще до понимания нашего русского менталитета! — с чрезвычайно глубокомысленным видом произнес я. — Вот как догадаешься — вернемся к этому разговору.

— Нет, Хоттабыч, — судорожно мотнул головой оберфюрер, — не втягивай меня больше в свои безумные игры! Мне и одной оказалось достаточно! — произнес он, намекая на вчерашнюю попойку. — У нас, у немцев, все понятно! Все по полочкам разложено! От того у нас и порядок! Ordnung muss sein [4]!

[4] Порядок должен быть! (нем.)

— А хочешь, я тебе анекдот расскажу? — неожиданно предложил я. — Про ваш хваленый орднунг, который на сегодняшний день Германии, увы, не поможет. Если сумеешь уловить подтекст, можешь считать себя настоящим знатоком широкой русской души.

— Рассказывай.

— Ну, слушай: лето 1942-го. На главный вокзал в Берлине приходит мужик.— Когда поезд на Мюнхен?— В 16 часов 15 минут 35 секунд!— Как? Даже с секундами?— А что вы хотите? Война!

В тот же день другой мужик — естественно, по-русски — спрашивает на Павелецком:— На Саратов когда паровоз?— Должен был в два. Теперь, возможно, пойдет в шесть, хотя не исключено, что перенесут на завтра. А то и совсем не будет.— Как же так?— А что вы хотите? Война!

Глава 7

Ну, естественно, что тайна широты русской души Роберту Хартману сегодня не покорилась. Это ничего, у него будет еще время поработать над собой. Поэтому, чтобы не занимать все еще тяжело поскрипывающие похмельные мозги оберфюрера этой непосильной задачей, мы плавно переключились на решение других, более легких и насущных вопросов. Например, о том, что ни концлагеря «Заксенхаузен», ни самого города Ораниенбурга с некоторыми ближайшими окрестностями в природе на данный момент попросту не существует. Вот, прям, ваще-ваще… И самое главное, не я эту тему поднял. Просто Робка, вдруг, ни с того, ни с сего, придя в себя, неожиданно засобирался обратно. Ну, в лагерь…