Изменить судьбу (СИ) - Alex O`Timm Страница 13

Сама комната была несколько узковатой, и вместе с тем вдвое больше вытянутой в длину. Из-за этого сразу же за второй спинкой койки, мне удалось разглядеть стоящую высокую вешалку на одной опоре, с развешанной на ней верхней одеждой. На противоположной стене неподалеку от письменного стола, рядом с входной дверью находилась дровяная печь, возле которой за небольшой решеткой из металлических прутьев лежали сложенные наколотые дрова. Пол был обычным, сложенным из широких досок, некогда окрашенных темной краской, возможно суриком, но сейчас местами вытертого почти до белизны, и слегка затоптанного следами ног.

В комнате было несколько холодновато, но сейчас это было очень кстати. Сильно болела голова, и судя по ощущениям, мне казалось, что совсем недавно, я действительно принимал участие в возлияниях. Но вот совсем не понимал, когда и где это, я успел напиться до такого состояния, тем более, что последние мои вспоминания касались побега из отеля. Задумавшись над этим, я как-то чисто на автомате, поднялся со своей койки, придерживаясь левой рукой за платяной шкаф, сделал пару шагов до стола, отодвинул стул, и присел к столу. После чего, сам, не осознавая своих действий, потянул на себя столешницу, сунул туда руку и достав из лежащей там картонной коробки одну из сигар, привычно сунул ее в рот и закурил от небольшой зажигалки.

Если не считать, робкой попытки года три назад, когда мы с пацанами пытались попробовать для себя, что же это такое — курение, никогда даже не пытался повторить сей опыт. В тот раз мне это ужасно не понравилось, особенно, когда я едва не задохнулся, пытаясь откашляться. Сейчас же, сделав несколько затяжек подряд, не почувствовал никакого отторжения этому, но уже в следующее мгновение, с удивлением уставился на дымящуюся сигару в своих руках, а следом за этим, достав из столешницы довольно большую картонную коробочку, удивленно прочел на ней надпись: — «Vega Fina» начертанную на ней. В тот же момент, вдруг всплыли слова водителя, который пытался заставить меня вылезти из кузова и отправиться спать. Тогда я совершенно не обратил на это внимание, но сейчас отчетливо вспомнил, что все они были произнесены на испанском языке, и я отвечал ему на нем же.

Все это заставило меня очень удивиться. Чисто автоматом, как будто я прекрасно знал, где и что, находится в этой комнате, я слегка повернулся на своем стуле, и протянув руку, открыл одну из створок, платяного шкафа, на которой с внутренней стороны, было укреплено, довольно большое зеркало. Встав со стула, я заглянул в него, и едва удержался на ногах, увидев свое отражение.

Из зеркала, на меня смотрела слегка припухшая, вероятно от сильных возлияний, но такая родная и любимая, правда сильно помолодевшая физиономия моего деда. Я вначале, даже не сообразил, что это именно я отражался в зеркале, а не дед, смотрит на меня откуда-то со стороны, видимо тому способствовали немалые алкогольные пары, угнездившиеся в организме, и поэтому, улыбнувшись произнес:

— Ты не представляешь, как я рад тебя видеть, дед! Ты помолодел, или мне показалось? — И только увидев, что отражение шевелит губами повторяя за мной слова, понял, что это именно я отражаюсь в зеркале. А не дед, смотрит на меня откуда-то со стороны. От неожиданности я поднял руку и провел ею по своему лицу. Отражение повторило мой жест. Приблизившись к зеркалу, я пытался разглядеть в нем себя самого, но так и не нашел ни малейшего сходства. Да и откуда, оно могло взяться, если на меня из зеркала смотрело вполне европейское лицо, начисто лишенное всех монголоидных признаков, имеющихся у меня.

Именно сейчас, я вдруг осознал, что отражение в стекле и я сам одно и тоже, и отшатнувшись назад удивленно плюхнулся, на стоящий позади меня стул. Следующим моим шагом, стало то, что я бросился к столу, и выдвинув столешницу достал оттуда лежащий там Испанский паспорт, выписанный на имя барона Педро де Пиментель, дель Афонсо-Дельградо, так звучало полное имя моего деда, а еще мгновением позже, мой взгляд переместился на стену, где находился отрывной календарь, на котором я увидел сегодняшнюю или возможно вчерашнюю дату, которая говорила о том, что на дворе пятое декабря 1936 года. Я, попал…

До самого утра, я сидел возле стола, тупо глядя на календарь, и вспоминая все то, что когда-то рассказывал мне дед об этой войне, и о том, что произошло после нее, и размышлял о том, что же мне теперь делать? Именно сейчас, понятно, заниматься ремонтом двигателей самолетов. Ничего сверхсложного в том не нахожу. Дед учил меня на совесть, и если уж однажды удалось отрегулировать клапана колхозного «кукурузника» АН-2, во время школьной практики, то уж с местными фанерными самолетиками, которые еще иногда и летают, справлюсь без особых проблем. К тому, по мере того как я трезвея приходил в себя, в памяти просыпались некоторые нюансы бытия.

Вскоре меня и еще нескольких человек из числа советских военных специалистов, вызовут в Москву для вручения правительственных наград. Затем, выразив желание учиться я поступлю в Высшую Ленинскую школу, а вскоре после того, как теперь уже я там окажусь, последует анонимный донос, и меня арестуют, обвинив в шпионаже в пользу фашистской Испании, и отправят валить лес. С одной стороны, вроде бы и ненадолго, но что-то очень не хочется повторять героический путь деда, начиная его с лагерной шконки, а как избежать ее, ума не приложу. Хотя конечно можно отказаться, и предлог всегда можно отыскать. Да по большому счету, можно просто дезертировать отсюда, уйдя, например, в Португалию, которая не принимала участие в этой войне, и спокойно жить там. И по большому счету, это будет даже не дезертирство, ведь меня все равно отзовут с фронта, на который я уже не вернусь. Но хорошенько подумав, я отмел эту возможность, как неприемлемую, в первую очередь лично для себя.

Да, я рисковал в этом случае тем, что, могу вновь оказаться лагере, но с другой стороны, в моей, именно в моей памяти промелькнул эпизод из его рассказов, когда после награждения Сталин, который лично поздравлял всех отличившихся в Гражданской войне, спросил у деда, чего бы он хотел лично для себя, назвав при этом два возможных варианта развития событий. Именно тогда дед выбрал Высшую Ленинскую школу. Возможно, если бы он ответил иначе, все сложилось бы по-другому. Ведь, по его словам, Сталин был несколько недоволен его ответом, и это было достаточно отчетливо заметно, но тем не менее выполнил его пожелание. Правда после, наверняка ему докладывали об дедовом аресте, но он не пошевелил даже пальцем, чтобы разобраться в этом. Это, пожалуй, был шанс, крохотный, почти невероятный, но шанс, изменить судьбу, и заставить пойти ее по другому пути.

И тогда может не будет лагерей, штрафбата, не будет запретов, да и вообще жизнь пройдет иначе. Я ничего не имел, против моей бабушки, которая в этой реальности, может не стать моею женой, и наверняка, в этом случае на свет вместо моей матери, а следом и меня, появится кто-то другой, но уж очень не хочется повторять путь, которым прошел мой дед. Нет никакого желания попадать за решетку из-за анонимки, в штрафбат, из опасения, как бы чего не вышло, всю жизнь отмечать своё присутствие в милиции, из-за чужих амбиций, и в итоге уйти из жизни раньше времени, оставшись в полном одиночестве.

Того же Павла Рычагова, которого до этого дня я видел лишь однажды на какой-то довоенной фотографии, сейчас признал сразу же, как только он возник в дверях моей комнаты. Правда здесь его звали Пабло Паланкар, а между собой вообще Павлуша или Павлик, да и ко мне чаше обращались в русском аналоге моего имени, но так или иначе, память не подвела, если слегка задуматься, то в сознании, тут же всплывали все детали недавних поломок, и я мог практически с закрытыми глазами опознать их и сказать, как называется та или иная деталь двигателя. В общем с этим никаких проблем не наблюдалось.

А дальше началась обычная рутина. Я хоть и числился мастером технической службы аэродрома, но вкалывать приходилось, как бы не больше остальных. По малейшим сомнениям вызывали именно меня и приходилось самому лезть в поврежденные в бою двигатели выискивая и устраняя поломки. К вечеру, я выглядел чумазым как черт. Но зато после моих рук, моторы самолетов работали как часы, не вызывая никаких нареканий со стороны пилотов.