Я Распутин. Книга 3 - Алексей Викторович Вязовский Страница 14

— А ведь интересно может получится!

Еще как интересно. Ладно, про гусеницы пока промолчу, нельзя столько всего и сразу.

Тем временем репортеры подбирались к нашему экипажу все ближе и ближе и я попросил Корнилова:

— Лавр Георгевич, будьте так любезны, распорядитесь отодвинуть обывателей и убрать газетчиков.

Оцепление сдвинулось и понемногу выдавило толпу за пределы Дворцовой площади. На опустевшем пространстве сразу стал виден каждый человек и на меня обратил внимание Столыпин. В руках он держал серебряную фляжку с чем-то явно горячительным:

— Боже мой… боже мой… Что ты натворил, Григорий!

— Я??

Столыпин приложился к фляжке и замер. Я почти силой вынул ее из рук премьера — ну да, отличный шустовский коньяк.

— Александр Иванович, — я протянул фляжку Гучкову, — не желаете?

“Октябрист” не желал. Он не мог оторвать взгляда от трупов, уже накрытых шинелями, но всю площадь не накроешь и красный снег притягивал взгляды. Подошли Редигер и приехавший Зубатов. Мы стояли молча на морозе, передавали друг другу фляжку. Даже Гучков в итоге сдался, присоединился к нам.

— Мыслю так, — начал я. Кому-то же надо? — Владимира Александровича, во избежание, надо изолировать.

— С семьей, но под охраной, домашний арест, — включился Зубатов.

— Гвардейцев, кто был на площади — всех в Петропавловку, — предложил военный министр.

— Гвардию вообще после сегодняшнего раскассировать надо, — утер усы после глотка сам командующий гвардией. — Замешанных по дальним гарнизонам россыпью, полки на западную границу, на Кавказ и Туркестан.

— А кого в Питере оставить? — вскинулся Редигер.

— Линейные части, — мрачно ответил Петр Николаевич. — Гвардии веры нет, как ни печально это признавать.

— Надо для газетчиков сообщение сделать, — ввернул я. — дескать, попытка мятежа, но без имен и подробностей. Судить предлагаю закрытым военным судом и адью, медведей гонять, кого бурых, а кого и белых. Також без деталей для публики. Согласны?

Собравшиеся облегченно закивали. Даже Столыпин, который, оказывается, думал о медийном эффекте:

— Газеты до особого распоряжения под цензуру, во все издательства направить чиновников из Осведомительного бюро и Главного управление печати. Пусть вычитывают тираж каждого номера под личную ответственность.

— Слухи все одно пойдут, — осторожно произнес Зубатов

— Пущай — отмахнулся я, — против слухов надо всем заодно говорить одно и то же. Будем рассусоливать — растащут на клочки, так что надо прямо сейчас сесть и написать, чего говорить будем. Ну и прочие меры расписать тоже.

— Думаю, — нахмурился Петр Николаевич, — надо объявить город на особом положении, хотя бы на неделю, а лучше — до смены полков гарнизона. И установить комендантский час.

Военный министр, Корнилов скосили глаза на Столыпина. Дескать, выполнять или как? Повисло тяжелое молчание. Премьер тем временем уставился в снег, откручивая и закручивая обратно крышку фляжки.

Где-то вдалеке, за оцеплением завыл женский голос. Ну вот и родственники самоубийц пожаловали.

— Петр Аркадьевич, — тихо произнес я. — Пути назад нет. Ежели сейчас дать слабину, стопчут не только меня, но и вас.

— Так и есть, — глухо произнес Столыпин. — Мы нынче в одной лодке.

И уже министру с командующим гвардией и Корниловым:

— Распорядитесь. Это единственный выход. И прошу всех ко мне в кабинет, составим план действий. Я беру на себя цензоров, потом сразу к его величеству, в Царское… И уберите, наконец, тела! Эх!

Премьер кинул фляжку в снег, со всей силы вдарил по ней каблуком. Тут же все пришло в движение, побежали чиновники, адъютанты…

Я осторожно поднял фляжку с брусчатки. Отряхнул от снега. Историческая вещь, отдам ювелиру, починит.

*****

Вой и крик в обществе все-равно поднялся. Экстренные выпуски зацензурить не успели и они, после утренней статьи в “Слове” про художества генерал-адмирала, вышли с аршинными заголовками “Новые декабристы”, “Мятеж на Дворцовой”, “Забывши долг и присягу”. Проехались и по Владимиру Александровичу, кое-кто вообще эпитетов не жалел. И Россия вздрогнула — в один день двух великих князей макнули, да как! Можно! Кончились неприкасаемые!

В Думе протестовали монархисты во главе с Бобринским и Марковым. Захватывали трибуну, скандировали, ловили хайп, как будут говорить в будущем. Дошло даже до рукоприкладства — возле президиума Марков полез с кулаками на Стольникова. Но не на того напал, это интеллигентные кадеты таких выходок побаивались, а Никодим Николаич просто и без затей засадил Маркову в торец, даже разнимать не потребовалось — унесли скандалиста и все. Но своих принципов он держался до конца — вызов на дуэль все-таки прислал. Вот мне еще этого не хватало! Стольникову я просто запретил принимать вызов, а Маркову через Зубатова пригрозил арестом, коли будет продолжать в таком же духе.

Раскассировать гвардию без шума тоже не получилось. Вся эта знать, родственнички съехались в Царское, устроили пробку возле казарм. Началось трехдневное противостояние. Войска напирали, по одному растаскивали кареты, выдергивали гвардейцев из казарм. Аристократы отбивались, чуть ли не баррикады делали. У тех и у других после моей демонстрации хватило ума не применять оружие, но перетягивания каната стоило всем много нервов. Но надо отметить, солдатики действовали веселей и напористей — можно! А уж когда Петр Николаевич распорядился в блокированные казармы не доставлять питание и уголь… Зимой в России, знаете ли, бывает прохладно.

Самодержец, несмотря на кажущуюся апатию, в стороне не остался, плеснул бензинчику в огонь. Попытался выпустить манифест в поддержку Владимира Александровича с гвардейцами, осуждением правительства и Думы. Мне персонально там был посвящен целый абзац. Лжестарец, обманщик, обильно цитат из Библии и святых отцов — “небезопасно льву пасти овец, небезбедно тому, кто и сам страстен, начальствовать над другими страстными”. И все в таком же духе. Счастье, что мы цензуру успели ввести и заблокировали публикацию. Цензоры, конечно, малость охренели от такого подхода — а что, так можно было? Цензурить высочайший манифест? Можно, теперь все можно.

Чтобы малость успокоить волнения, забабахал в “Слове” редакционную статью “Чем опасна гвардия для монарха?”, где помянул все дворцовые перевороты, тех же декабристов и прочие кунштюки “парадных войск”. И что истинная гвардия — не та, что “вальсирует на паркете”, а та, что готова в любой момент отразить любого врага. Тоже бомба вышла недурная —