Бастард Ивана Грозного (СИ) - Шелест Михаил Васильевич Страница 14

— Ну может хоть сковал что-нибудь?

Мокша покрутил головой. Браты сплюнули.

— Стоило кататься пустопорожним?

— Новый струг спытали. Да и пути два дня-то! — Сказал Мокша.

— Как два дня? Даже по воде четыре…

— А у меня два. Да и за светлый день уложился бы.

Браты недоверчиво покрутили головами.

— А за два дня и мой старый струг путь по воде осилит. Тут дело в ветриле.

— Что за струг? — Спросил Михай. — С таким же ветрилом?

— Да. Это Ракшай придумал.

— Странный малец у тебя какой-то. По росту велик, а по лицу дитя.

Санька за осень и зиму вымахал отцу по грудь. Это в три-то года!

— Слыш, Мокша! Казаки до вас не доходили по первому яру?

— Нет…

— Ходила ватага на стругах и под ветрилами вверх. Да вернулась без двух. К тому… Те, кто у нас стояли и ясак собирали, уже отбывали… Так те, кто на Сарант ходили, даже не остановились передохнуть, а с ними и ушли. Не знаешь ничего?

— Не, не знаю, — скрыл правду в усах Мокша. — До нас не доходили. Спужал ктось небось…

— Не ты, чай? — Хитро прищурив глаз, спросил Михай. — Про тебя у нас спрошали. Где, грят, кузнец знатный живёт, что острые сабли куёт?

— Не я.

— То посланцы князя московского были. Приходили к нам и выше. Просили ржи и овса больше засеять, да куны приготовить. Их войско хана победило. Обратно на Московию пойдут. С Тавриды возвращаются. Вот, ждём…

«Вот так казаки!» — Подумал Санька, который сидел тут же в хате, но в дитячем углу.

— Чего хотели? — Напрягся Мокша.

— Позвать с собой в Московию. Там, грят, мало таких ковалей, чтобы ещё и самопалы нарезные тянули.

Санька удивился. Про самопали от Мокши он слышал, что, де «его лучше», чем те, что они забрали у убитых, а про винторезы нет.

— В Московию?! — Удивился Мокша. — Бегут оттуда людишки-то. Да и не крещёные мы в веру единого.

— А где ты коваля крещёного видел? — Усмехнулся Михай. — Вы — Перуновы дети.

— Так за то и побили кузнецов-то на Московии. А теперича сызнову призывают. А царь у них, грят, дюже лютый в вере вашей.

Мокша покосился на угол, украшенный образами.

Браты тоже глянули наверх и осенили себя крестами.

— Един Бог, — сказал Кавал, — только имен у него много. Вот ты говоришь, Ракшай твой Велесовой благодатью наделён. Ну так и ладно! Но этот Бог, — Кавал кивнул головой в сторону образа, — общий. Он приходил на землю нас всех спасти. И он не отрицает других богов. Они дети его.

Мокша спокойно выслушал брата, но глаз на него не поднимал.

— Эх, — вздохнул и горестно выдохнул Кавал. — Да и ладно. Потом поймёшь.

— И то! Не будем ссориться! — Подхватил Михай. — Вино пить будем!

Кавал махнул рукой и разулыбался.

За столом, хоть и плотно, взрослые разместились все. Ребятишки, получив по куску пирога с рыбой, попрятались по углам, на печи да на полатях. Санька свой кус проглотил разом и заскучал. Тесно ему стало в небольшой хатёнке Кавала и он накинул кожушок, перетянулся поясом с ножнами, и вышел на воздух.

Солнце перевалило полдень и висело над холодно-голубым зеркалом Дона. Изба «дядьки Кавала» стояла на взгорке. Дворы братьев, объединённые одним невысоким забором напомнили Саньке территорию небольшой фабрики. Чаны с рассолом, чаны с краской стояли на печах. Кожу красили в охру. Несмотря на зиму, над производством стоял смрад кислятины и мочевины. «Летом здесь круто, подумал Ракшай». Он знал, как работать с кожей и шкурами, сам немного скорняжил когда был моложе. Одобрительно оценив механизацию «завода», Санька шагнул за калитку и тут же был окружён ребятнёй.

— Ну ты, кто такой?! Назовись! — пробасил один ломающимся голосом.

Санька обвёл всех взглядом и понял, что его тихо оттесняют от ворот дядькиного дома. Он положил левую ладонь на рукоять ножа. Не для того, чтобы применить, а для того, чтобы не выдернули. Однако, ребятня поняла его иначе, и раздалась в разные стороны.

— За нож взялся?! — Усмехаясь, переспросил парень. — Готов сечься?!

— Больной, что ли? — Спросил его Ракшай. — Не готов я сечься. С чего вдруг?

— А что ж тогда за нож взялся?

— А чтоб не выпал…

Они стояли напротив друг друга чуть согнувшись, готовые к драке. Ракшая долго просить себя не заставлял и кидался в драку по малейшему поводу. Он научился выключать «зверя» ещё в схватках с братом Умкой и сейчас не опасался показаться опасным для общества. Жизнь среди людей очень отличается от жизни в лесу. Санька это знал и не дал своему организму развиваться в эту сторону. А очень хотелось. Оскотиниться оказалось проще простого, чего Санька избежал с трудом и в той своей жизни, и в этой.

— А вот мы сейчас…

Парень, на вид ему было около двенадцати лет, мазнул себя по голенищу и вынул за рукоятку тонкое обоюдоострое лезвие.

— Охренел, что ли? — Спросил его Санька. — Ты, что, дерьма объелся?

— Я тебе покажу дерьмо, псёныш Перунов.

— У-у-у, — понял Санька, и выдернув нож, махнул им в сторону стоящих сзади ребятишек. Те отпрянули и Санька вырвавшись из окружения, метнулся вниз по улице в сторону реки. Сзади послышался топот и улюлюканье. Санька выбежал на лёд и остановился. Ребятня вывалилась толпой и покатилась за ним, скользя на ногах. Санька стоял и молча ждал. Потом он шагнул к первому, пропуская его мимо себя, и нанёс удар сбоку правой рукой, немного ускоряя ему скольжение.

Отшагнув в сторону, он встретил второго левой рукой, ударив рукоятью с тяжёлым навершием. Убить он не боялся.

Остальные, пытаясь остановить скольжение, замахали руками и повалились на лёд. Санька, ступая осторожно, но уверенно, подошёл к распластавшемуся вожаку.

— Вставай, если хочешь продолжить, но если встанешь, пощады не жди. Зарежу, как барана.

Парень смотрел не на лицо Саньки, а на его подбитые толстой кожей высокие чуни.

— Сопли! — Выдавил он из себя восхищённо. — У него сопли, робяты. Не чуни, а настоящие сапоги.

Он почему-то делал ударение на среднем слоге.

— Да с подковами!

Санька опешил от такого разворота событий. Похоже, вожак уже не жаждал схватки. Он кое как поднялся и стоял с трудом не оскальзываясь.

У Ракшая на чунях и вправду были набиты специальные подковки для ходьбы по льду и он чувствовал себя вполне устойчиво.

— Так не честно! Ты хитростью взял! — Рассмеялся парень.

— Хрена себе, не честно! — Выругался не зло Санька. — Мне насрать на честность, когда меня пытаются убить.

Парень смутился.

— Никто не пытался тебя… убивать. Попугать хотели.

— Это что у вас тут! — Раздался грозный крик.

Санька оглянулся на голос и увидел, что к их детской ватаге подъехали конные воины, а далее на берегу Дона уже расчищается снег и устанавливаются шатры. Множество шатров. Однако большого войска видно не было.

— А тебе-то что! — Дерзнул огрызнуться атаман.

Рука вопрошающего опустилась, нагайка свистнула и парень вскрикнул.

— Ты, щеня, не гавкай! Бо выдеру так, что шкура твоя сама на сапоги мои… — Видимо найти продолжения фразы воитель сразу не смог и просто рассмеялся. Потом, чуть подумал и добавил. — Попроситься.

— Почто малолеток сбижаешь? — Спросил Ракшай. — Не навоевался?! Хоть турчанина одного приласкал так? Или всё девок и мальцов плетью гладишь?

— Ты тоже дерзок не по летам, погляжу.

— А ты вдарь меня! — Крикнул Санька. — Только гляди, не жалуйся потом.

— Ах ты тля![18] — Воскликнул казак и снова поднял плеть.

Санька признал ту же одежду, что видел по весне. Он скакнул под низкорослую лошадь, резанул подпругу, дернул казака за ногу с той стороны. Казак с замахом скользнул вместе с седлом с лошади и грузно ударился об лёд.

— Пезевенк оглу[19], — простонал казак.

Санька вовремя увидел второго казака, замахивающегося на него ногайкой и, вскочив на ничего не понимающую лошадку, ударил её пятками в бока. Лошадка прянула в сторону и понеслась прямиком к палаткам. Санька попытался выправить её движение, но лошадка повода не слушалась. Догнали его быстро, и Ракшай почувствовал спиной обжигающую боль.