Вдовье счастье - Даниэль Брэйн Страница 14

Я понаблюдала, как открывает ротик дама — совсем как рыбка, уткнувшаяся в аквариумное стекло, запахнула шубу и пошла к коляске.

— Да что вы! Как можно, Вера Андреевна? — опомнившись, закудахтала мне вслед дама, я посмотрела на пастыря — как он расценит мое решение? — но ему формальности были безразличны, он не спеша побрел в авангард похоронной процессии. Я заключила, что присутствие детей, несмотря на предупреждение Лукеи и квохтанье дамы, выдуманная людьми дурная традиция. Никто не грозился объявить моих детей байстрюками, кроме досужей молвы — а на нее мне плевать.

Я, проклиная неудобное платье и тяжелую шубу, без посторонней помощи взобралась на свободное место рядом с гробом — пастырь разместил домовину одним концом на сложенном капюшоне, другим она заходила на место кучера, и Ефимке я посочувствовала больше, чем себе. Мне пришлось забиться между гробом и бортиком, но места хватило. Холодно будет сидеть на открытом ветру, но если поднять воротник и спрятать руки в широких рукавах шубы, не критично.

Все обрадованно засуетились, как это обычно бывает на похоронах, где до покойного никому откровенно нет дела. Дама и ее муж сели в одну коляску, мой деверь — в свою, стоявшую дальше всех, вертлявый юноша — в третью. Пастырь взмахнул руками, подошел Ефимка, взял поводья моей понурой лошади, и мы тронулись. По свежевыпавшему, но уже поплывшему снегу, под странное мерцание воздуха над головой пастыря я провожала в последний путь человека, которого по крайней мере кто-то один беззаветно любил.

Могут ли люди в таких вещах ошибаться? Могло ли быть так, что между мужем и Верой были не самые лучшие отношения, или играть, чтобы все были уверены, что это любовь до гроба… — ха-ха, пусть нет ничего смешного — ни у кого не достанет умения?

И я должна рыдать и убиваться? Я не смогу. Что бы от Веры ни ждали.

Я сидела с каменным лицом и рассматривала серые, расчерченные стволами и длинными ветками деревьев улицы города.

Летом здесь, наверное, очень красиво, сейчас казалось, что каменные и деревянные дома зарешечены. Сугробы в половину моего роста, люди и сани, неторопливо ползущие черт знает куда. Дамы поднимали длинные юбки, месили кашу под ногами, мужчины рангом пониже скакали через лужи, господа поважнее загребали носками сапогов подтаявший снег, и штаны у них были мокрые, как и подолы пальто и шуб.

Но было теплее, чем у нас зимой. А может, тело Веры привыкло, в отличие от меня. Да, сомнений быть не может, она закалена и приучена к холоду, мне терпимо даже на полуголодный желудок, когда до сих пор болят легкие и тело, а изнеженный человек моего времени уже обрывал бы телефон скорой помощи или семейного врача. Я не только без особых последствий пережила вчерашнее происшествие… или не пережила, ведь если допустить невероятное, то в тот момент, когда я погибла в своем времени, Вера умерла здесь, и я оказалась в ее теле. Она, выходит, в моем? Тогда обречено все, чего я за свою жизнь успела добиться, но эти опасения отдавали уже серьезным психиатрическим диагнозом…

На нас смотрели. Аристократы поворачивали головы, простолюдины указывали пальцем и подолгу разглядывали. Я старалась придать лицу несчастное, потерянное выражение, и мысли о долгах способствовали.

Итак, тетка, или кем она мне приходится, по-родственному напомнила о долге. Возможно, она знает не все суммы, которые то ли мой муж, то ли Вера успешно занимали у их семьи. Леонид сказал о купце и каком-то графе, эти тоже наверняка…

Записка! Обстоятельства ее передачи намекали на скрытность и осторожность, которые и мне необходимо соблюсти. Я сунула ее в рукав, и у меня до этого момента не было возможности ее прочитать. Не потеряла?..

Глава седьмая

Что бы мне ни сказали после, я узнаю, отчего такая секретность, прямо сейчас.

Записка была лаконична. «Вера Андреевна, если решитесь вернуться ко двору, без промедления дайте мне знать. Князь В.» Я перечитала ее, свернула и сунула снова в рукав. Князь В. — не о нем ли говорил Леонид? Не граф, князь… Вышеградский. Вот это уже что-то, князь, которому я должна, заинтересован в моем возвращении, а значит, будет на что-то давить и меня шантажировать, и если он за это спишет мне долг — можно поиграть в кошки-мышки.

Я развеселилась и тут же прикусила язык, чтобы сморщиться от неприятного ощущения. У меня должна быть кислая мина, а не ухмылка человека, на чьем горбу самонадеянно рассчитывают покататься. Князь, кем бы он ни был, не знает, что вместо лапушки-Верочки ему предстоит иметь дело тоже, конечно, с Верой, но кто из нас кому злобный крокодил — покажет время. Я не сомневалась, что со своей закалкой закатаю крепкой трубочкой любой зловещий план и любому князю воткну его в такое место, которое в приличном обществе не стоит упоминать.

Меня обдурил бы еще мой первый работодатель, мной закусила бы наша рыночная «братва», друг мой княже, и если я в несерьезные восемнадцать лет смогла с ними договориться и дать понять, что я чего-то стою и на меня можно делать ставки — беги, просто беги. Но прежде я отыграю долг назад, и не обессудь, что ты останешься у разбитого корыта.

Процессия сворачивала, выходила на широкие улицы, совалась в тесные переулочки, протискивалась сквозь мешанину людей и коней на кричащих площадях, над головой пастыря сияние разгоралось все ярче, и прохожие останавливались все чаще и все дольше смотрели нам вслед. Это все что-то значило, но мне было недосуг наблюдать за местной магией и за реакцией людей. Я прикидывала, что сделаю, как только вернусь домой.

Пройду по всем комнатам с прислугой, посмотрю, что можно продать как можно скорее. Разберу бумаги мужа, найду всех кредиторов и встречусь с ними в ближайшие дни, пока Ефимка, которому я, судя по всему, могу доверить такое дело, хотя у меня все равно выбора нет, будет реализовывать барахло. Мебель, шмотки, это все в перспективе должно как-то поправить мое кошмарное материальное положение. После этого я выставлю дом на продажу — его слишком дорого содержать, даже