Диана Удовиченко - Знак Потрошителя Страница 16

Оказалось, Сенкевич был прав: услуги Уотсона не потребовались. В лабораторию ворвался Платонов, за ним шла Настя.

– Отставить списки врачей! Мы сами его нашли. Откладывай все дела. Будешь сейчас надо мной шаманить.

– Это еще зачем? – удивился Сенкевич. – И что значит «шаманить»?

– Применять свои эти экстрасенсорные способности. Ты же сам говорил: практикуешь магию. Порталы вон строишь куда попало, духов чокнутых вызываешь. Ну так сделай что-нибудь, чтобы вернуть мне сознание Холмса.

– Боюсь, вы заблуждаетесь, дорогой друг, – покачал головой Сенкевич. – Магия здесь бессильна…

– Короче! – потребовала Настя.

– А короче – ху… ху…дожественный бред ты несешь, капитан. Какая магия поможет против химического воздействия на организм? Обдолбыш ты и есть обдолбыш. Легко отделаться хочешь.

– Ну почему? – протянула Настя. – Бабушки же вот заговаривают от пьянства.

– Это обычный гипноз… – Сенкевич замер, пораженный простой мыслью, потом приказал: – Садись, капитан. Действительно, можно гипноз попробовать.

Платонов опустился на стул, поводил рукой перед его лицом, вытащил хронометр.

– Расслабься, смотри только на часы. Сейчас я начну считать. Когда досчитаю до пяти, ты уснешь…

Но капитан и не подумал засыпать. Сенкевич попробовал еще раз, снова призвал расслабиться. Платонов заверил, что он расслаблен, как вошь на солнышке. Однако еще одна попытка загипнотизировать его закончилась фиаско.

– Слушай, а тебя разве в твоем этом ФСБ на устойчивость к гипнозу не проверяли? – догадался наконец спросить Сенкевич.

– Проверяли, конечно. Я абсолютно невосприимчив к любым видам психологического воздействия.

– А какого х… х… хороший вопрос, говорю: зачем ты тогда все это затеял?

– Так я магию просил, – пояснил Платонов. – Ты сам в гипноз вцепился.

– Могу спиритический сеанс провести! – рявкнул Сенкевич. – В прошлый раз заодно и Холмса вызвал. Правда, ты совсем вырубился.

– Нет, спасибо. – Капитан скривился. – Мало того, что отключишь меня, ты ж с того света еще десяток малахольных духов достанешь.

Платонов вкратце рассказал о новом подозреваемом и вместе с Настей удалился.

Сенкевич продолжил рыться в бумагах Уотсона. Здесь были груды листов, покрытых неразборчивым почерком. Вздохнув, Сенкевич выдвинул верхний ящик стола. Он тоже был набит записями, сверху лежала небольшая книжка в потертом переплете из телячьей кожи. Когда-то золотая, а теперь едва заметная надпись на обложке гласила: «История британской короны». Сенкевич раскрыл книгу наугад и убедился, что она действительно содержит длинные и скучные родословные августейших особ: кто когда родился, кто на ком женился. Он собрался уже убрать потрепанный томик, но обратил внимание на свернутый вчетверо, изрисованный схемами, исписанный мелким почерком листок, использованный в качестве закладки. Что-то в чертежах показалось знакомым.

Сенкевич развернул бумажку и присвистнул: это были расчеты по системе Брюса, такие же, какие и он делал для построения портала. Только формула была дополнена одним коэффициентом.

Он просидел над бумажкой несколько часов и наконец пришел к выводу, что неизвестный путешественник по Междумирью использовал гораздо более точную формулу: коэффициент явно был поправкой на миры-двойники, а расчет позволял с меньшей вероятностью ошибки определить точку времени и пространства, в которую нужно попасть.

У Сенкевича даже дыхание перехватило, когда он понял: эта бумажка – ключ к Флоренции 1928 года и одновременно способ отправить Платонова с Настей домой. Неужели наконец их скитания закончатся? Он попытался сделать нужный расчет по формуле, но руки задрожали от волнения, в голове поселился туман – казалось, забылась даже таблица умножения. К тому же место силы, точка ухода, все равно пока не было известно.

«Успею еще», – решил Сенкевич. Формулу он запомнил наизусть и все время мысленно повторял. Листок сунул во внутренний карман пиджака. Не давала покоя мысль: откуда эти расчеты у доктора? Почерк, которым они были сделаны, ничуть не напоминал закорючки Уотсона. Сенкевич снова взял книгу, раскрыл. На титульном листе синела печать с изображением дворянского герба и надписью «Баскервиль».

Получалось, книгу неугомонный доктор взял почитать в поместье, где был весной. Или украл?.. Скорее всего, листок уже лежал там. А возможно, Уотсон использовал книгу как тайник, чтобы вынести записи. В памяти доктора ничего не обнаружилось – события в Баскервиль-холле были как будто подернуты серой дымкой.

Чтобы отвлечься и успокоиться, он снова взялся перебирать бумаги Уотсона. Заметки о пациентах, диагнозы, рецепты настоек… Вдруг на глаза попался лист, запись на котором явно была сделана с помощью черной копирки – строчки слегка размазаны, кое-где даже стерлись. Судя по заломам, лист складывался вчетверо, наверняка чтобы отправить его в конверте. «Первый отчет из Баскервиль-холла», – гласило подчеркнутое заглавие.

В надежде, что это хоть немного освежит память Уотсона, Сенкевич принялся читать: «Дорогой Холмс! Отправляю вам свой первый отчет, как и обещал. Зная, как небрежны вы бываете с бумагами, дублирую записи и второе письмо адресую себе самому… – Сенкевич хмыкнул. Он с трудом представлял себе, как можно относиться к документам еще небрежнее, чем Уотсон. – Пока ничего существенного не произошло…»

Глава 4

Первый отчет доктора Уотсона

3 апреля 1888 года

Дорогой Холмс!

Отправляю вам свой первый отчет, как и обещал. Зная, как небрежны вы бываете с бумагами, дублирую записи и второе письмо адресую себе самому, на Бейкер-стрит. Пока ничего существенного не произошло, сэру Генри никто не угрожал, так что просто делюсь впечатлениями.

Баскервиль-холл оказался весьма мрачным местом. Мы прибыли к вечеру, перед нами распахнулись старинные чугунные ворота между двумя колоннами, украшенными кабаньими головами. К дому вела длинная дубовая аллея – несмотря на нежную молодую листву, древние деревья, разлапистые и корявые, придавали Баскервиль-холлу зловещий вид. Дом, а скорее замок с двумя старинными башнями, был увит плющом. Маленькие окна с густым переплетом напоминали амбразуры, и я подумал, что таковыми они, несомненно, служили в давние времена.

– Добро пожаловать в мое фамильное гнездо, доктор Уотсон! – воскликнул сэр Генри Баскервиль, и лицо его осветила улыбка. – Я впервые здесь, но это место кажется мне родным. Страшно подумать, сколько поколений моих предков родились, выросли и умерли в этом доме. А знаете, доктор Уотсон, ведь моя семья ведет свой род от настоящих фейри!

– Да, – подтвердил доктор Мортимер. – Существует такое семейное предание, которое даже записано в летописях Баскервилей.

– У американцев нет и не может быть таких корней. Какое счастье, что я вернулся в Англию! – радовался молодой наследник.

– Добро пожаловать в Баскервиль-холл, сэр Генри! – торжественно произнес высокий благообразный мужчина с черной окладистой бородой и принялся снимать из коляски наши чемоданы.

– Вы в надежных руках, друзья мои, – улыбнулся доктор Мортимер. – Бэрримор отлично знает свое дело. А мне пора откланяться.

Как сэр Генри ни уговаривал нашего любезного спутника остаться на обед, тот отказался, торопясь к жене. А мы вслед за дворецким прошли в дом, оказавшись в просторном холле. Сэр Генри рассматривал дубовые обшивки, окна с цветными витражами, тяжелые люстры с множеством свечей, и лицо его выражало почти детское удовольствие.

Наскоро освежившись в своих комнатах и сменив пропыленные дорожные костюмы, мы спустились в столовую, подавлявшую своим торжественным и одновременно мрачным видом. После обеда, за которым разговор не клеился, я, сославшись на усталость, отправился в свою спальню, которая находилась как раз напротив комнаты сэра Генри.

Дворецкий проводил меня, зажег свечи и повернулся было к двери. Вспомнив, что по вашему поручению должен следить за всеми обитателями Баскервиль-холла и окрестностей, я попытался разговорить Бэрримора. Для начала спросил, давно ли он служит. Дворецкий отвечал вежливо, но прохладно, тщательно взвешивая каждое слово. Выяснилось, что сэр Чарльз Баскервиль оставил ему с женой приличное наследство, теперь слуги собираются взять расчет и уйти на покой, как только новый хозяин найдет достойную замену.

Одно из окон моей комнаты выходило на задний двор. Я отодвинул тяжелую портьеру, взглянул вниз. В сумраке удалось рассмотреть лишь неясные силуэты каких-то то ли хозяйственных построек, то ли беседок. В центре двора находился белый круг, словно бы испускавший слабое мерцание и потому заметный даже в темноте.

– Что это, Бэрримор? Кажется, мраморный постамент?