Варди Соларстейн - Финская руна Страница 16

А тех борзых молодых офицеров, которые попытались преподать ему урок здравомыслия и знания Устава, командир улан размазал одной короткой фразой: «Не учите меня выполнять невыполнимые приказы!»

И вот сейчас полковник пристально рассматривал мышастого цвета мундиры расположившегося на вечерний отдых противника, прямо на изумрудно-зеленой, так сладко пахнущей в это время года траве. Ненависть к врагам переполняла сердце кавалериста, которое давно уже так часто и сильно не билось, наверное, с двадцатых годов, разнося по венам волны адреналина.

«Разлеглись на польской земле, немецкие гансы», — злорадно подумал полковник, краем глаза отслеживая, как его эскадроны ловко и сноровисто выстраиваются в две линии, — «правильно, разметьте своими френчами, ведь вас там и похоронят!»

Наконец, всадники построились, и пики знаменосцев, шелестя на ветру флажками эскадронных значков, чуть наклонились в сторону ничего не подозревающего врага.

— Сабли вон! — дал команду своим людям бравый командир поморских улан, — За Польшу! Марш!

Скакун полковника, настоящей арабской породы жеребец, плод многолетних усилий английских конезаводчиков и гордость полка, яростно пришпоренный вошедшим в азарт предстоящей схватки всадником, с места рванул в карьер. Горнист звонко, на весь лес отдал команду к атаке.

Двести всадников, закинув свои карабины за спину, выхватили сабли, блестя на кроваво-красном закатном солнце белыми клинками и своими французскими шлемами, резво вылетели из леса и буквально как снег на голову обрушились на расположившийся на отдых немецкий батальон. Немцы, мгновенно поддавшись панике, побежали врассыпную от стройных стремительных конных шеренг, бросая по дороге оружие и амуницию. Белые лезвия сабель улан стали красными от крови — поляки не делали попыток брать фашистов в плен, рубя их на полном скаку налево и направо и не давая никому пощады…

Мечта полковника Масталежа осуществилась, он действительно вошел этой атакой в легенду. Но бравый кавалерист не знал, что на противоположной опушке запускают свои моторы замаскированные на всякий случай от польской авиации бронеавтомобили с черными крестами на броне и через несколько секунд прицельный вал свинца оборвет жизнь полковника и большинства его подчиненных, попавших в непредумышленную засаду. Как и не знал, да и никогда не узнает польский офицер того, как именно Гудериан в своих донесениях извратит этот бой, вывернув ситуацию наизнанку и представив дело так, будто противник в конном строю пошел в сабельную атаку на его танки.

Сущие же адские муки полковник, настоящий патриот, испытал бы, узнай, что руководство страны, уже вечером этого же дня, бросив страну и народ, в панике бежало из столицы к румынской границе. Редко когда храброму и деятельному, никогда не унывающему польскому народу в час набата страшных, судьбоносных испытаний везло на руководителей. Странный и разрушительный рок этого проклятия, что довлеет над Польшей, мы видим, и изучая исторические хроники жаркой осени 39-го. Но кто бы что ни говорил — в тот страшный день, день начала Второй Мировой войны, простые поляки храбро, лицом к лицу, встретили свою судьбу.

Глава третья. ТРИСТА МИЛЬ ДО ФИНСКОЙ ГРАНИЦЫ

Мобилизованный все тем же председателем Коля проводил нашего парашютиста до назначенного ему в постой дома. Постучавшись, они минуты три дожидались, пока им откроют дверь. Хозяйкой дома оказалась довольно миловидная женщина лет сорока, которая представилась Славе как Галина Кондратьевна. Препоручив Славу заботам этой особы, Коля поспешно ретировался по своим, и так уже значительно просроченным делам. Викторов с интересом осматривал внутреннее устройство дома. Опять, как и на хуторе, напрочь отсутствовали любые средства коммуникации, включая даже обычный радиоприемник. Хозяйка занималась дома тем, что гладила парой тяжелых утюгов, с забавными круглыми дырочками в корпусе, огромную кипу рубашек, штанов и прочей одежды, которую предварительно, видимо, сама и выстирала.

Викторова усадили за простой деревянный стол, сбитый из струганных и зашкуренных досок, и предложили чаю с бубликом. Тут проситель спохватился и отдал в руки хозяйки сложенную вчетверо записку, которую ему написал председатель.

Галина Кондратьевна, быстро прочитав ее, всплеснула руками, ойкнула, охнула, а затем начала бегать по комнате и суетиться у печки. Через полчаса Слава уже навернул тарелку щей и принялся за второе, состоящее из гречневой каши, заедая ее хлебом и зеленым луком с солью. Хозяйка в это время, вернувшись к своей работе, вывалила ему на голову целый ворох местных новостей, слухов и происшествий. После первых десяти минут этого монолога наш хронопутешественник, даже четверти не сумевший осмыслить и принять к сведенью из этого потока сознания, сидел за столом со стеклянными глазами и механически работал столовыми приборами.

Наевшись, как удав, Слава, поблагодарив хозяйку, пересел со скамьи на лавку и, откинув ноги, попытался перевести дух от всей этой катавасии. Размышления не шли, откровенно тянуло в сон, тем более под щебетание этой странной женщины совершенно не удавалось сосредоточиться. Постоянно приходилось отвечать на вопросы, вроде «А что вы об этом думаете, ведь я права, не правда ли?!» или «Это же ведь сразу понятно, я же ясно выразилась?!». Викторову показалось немного неправильным то, что женщина, пусть и такая болтливая — но речи вела абсолютно чистым, классическим русским языком, без примесей и ударений, по которым с большой долей вероятности можно было определить место рождения. Не вязалось это все с ее ролью крестьянки. Сам Слава, у которого все предки были из раскулаченных, на подсознании, скорее инстинктивно, почувствовал классовую чуждость своей собеседницы, как бы странно или смешно это ни показалось. Действительно, какие претензии может испытывать потомок крестьян из века двадцать первого к дворянке, родившейся в конце века девятнадцатого? Оксюморон, господа. Он было открыл рот, чтоб уже напрямую спросить, какой конкретно институт благородных девиц заканчивала милейшая Галина Кондратьевна, но жутким усилием воли, до прерыва биения сердца, заставил себя смолчать.

«Любовница она председателя», — допетрил Слава внезапно. — «И с шелком парашютным я продешевил. Вон она как раз о шелковом мягком белье что-то щебетала. Весь совхоз за свинками ухаживает, по волосатые подмышки в навозе — а она гладит, белыми работами занимается. Секретуткой быть не хочет, хотя явно пограмотнее Глаши. Не ее статус. Да там и еще постоянно труды Ленина надо цитировать, противно-с-с. Тем более для быдла-с-с».

— Галина Кондратьевна, спасибо вам огромное еще раз за вкуснейший обед! — рассыпался в похвалах Викторов. — Вы доставили мне неизбывное удовольствие от занимательнейшей беседы во время трапезы! Не люблю быть должным, могу ли я вас как-то отблагодарить?

На глазах у Славы, женщина расцвела и фактически попыталась сделать книксен, но спохватившись, обошлась потоком неудержимым благодарственных слов.

Из ее пространной речи он понял, что все делают Степан-председатель и присылаемые им люди. Но просьба у нее нашлась. Под стать окрестьянившейся дворянке.

— Видите ли, милейший…

— Куницын Юрий Агафонович, — представился по полной форме Слава, согласно легенде и документам, которыми его снабдил дед Велхо. — Для вас я просто Юра.

— Юрий, не могли бы помочь моим дочерям, Вилиноре и Донэре, с задачником по математике? Алгебре, то есть. Никак не могу им внятно объяснить функции эти все, графики, оси координат. Там сплошная гвардейская артиллерия, а не задачки.

Слава с легкостью согласился помочь в такой мелочи, совершенно не придавая значения тому, что знание алгебры немного не сходится со званием обычного, канонического красноармейца. Эльфийским именам детей он, конечно, удивился, но переспрашивать не стал.

Поставив перед Славой вазу с крупными зелеными яблоками, хозяйка позвала со двора своих дочерей. Обе, спустя несколько минут, уселись за столом напротив Викторова, смачно и звонко хрустящего плодами яблоневого дерева, и уставились на него удивленными глазами. Девочки сидели с прямыми спинами прилежных отличниц, на их шеях алели повязанные пионерские галстуки.

— Салют! — начал общение с подростками Слава.

Обе девчонки синхронно сделали пионерский салют и звонко хором взбили воздух пронзительным: «Всегда готов!».

Викторов немного потерялся, панически вереща проскакала мысль, что он тоже должен в ответ вывихнуть какую-либо из рук в ему неизвестном, загадочном масонском приветствии, для того чтоб его сейчас приняли за своего. Честь по-армейски он не стал отдавать — фуражка, элемент летней формы одежды рядового и младшего комсостава РККА, осталась в прихожей.