Вторая жизнь майора. Цикл (СИ) - Сухинин Владимир Александрович Владимир Черный-Седой Страница 16

Чувствовал я себя прекрасно, и жизнь переполняла мое молодое сильное тело.

«Что, забеспокоился, старый, — злорадно подумал я. — Щас добавлю, чтобы жизнь медом не казалась».

Старый жук мог раскусить меня на раз-два. Это я хорошо понимал. С его-то опытом. Мне нужен был нестандартный ход. И я его нашел. Надо, чтобы Овор мучился осознанием своей вины. Тогда он поменьше будет обращать внимания на мои странности.

Открыв глаза, я посмотрел на небритую, опухшую физиономию дядьки. Осуждающе покачал головой и назидательно стал говорить:

— Плохо выглядишь, Овор. — Обежав глазами морщины на его лице, продолжил: — Ты давай завязывай с выпивкой, она тебя до добра не доведет. Какой пример ты подаешь молодым?!

— Какой? — оторопело спросил Овор, удивленно хлопая глазами.

— Плохой, — строго продолжил я свою нотацию. — Что скажут люди, глядя на тебя?

Дядька обалдело пялился мне в лицо, не в силах вымолвить хоть одно слово.

— Что нехейцы — пьяницы и неряхи, — продолжал я стыдить старика. — Посмотри на себя. Весь помятый, неопрятный, запах — как будто ты в нужнике ночевал.

Дядька виновато понюхал рукав и с сомнением сказал:

— Да вроде не сильно пахнет.

— Конечно, свое дерьмо не воняет, — обличил я его.

Овор нервно дернулся, пощупав штаны сзади, и с облегчением выдохнул.

— Нет там ничего.

— Да-а? — протянул я неверяще. — Странно. А запашок тот еще. Давай. Приводи себя в порядок! Мойся, брейся! — приказал ему. — И пойдем обедать.

Но дядька никогда не стал бы серым стражем, если бы его можно было так легко сбить с толку. Он дернулся было выполнять приказ и позвать коридорную девицу. Но потом остановился, сел на кровать и задумался.

Косо глянув на него и замечая, как быстро приходит в себя лигирийский чекист, я решил давить его дальше, не давая ему времени подумать.

— Знаешь, сколько времени ты отходил от пьянки? — спросил я, отвлекая его от ненужных мне мыслей.

— Сколько? — задумчиво спросил он, силясь собрать свои мысли в кучу. Но я пока немного его опережал и сбивал «настройки».

— Полтора круга, — сказал я обвинительным тоном.

— И что? — как-то уж больно равнодушно спросил он. — Мы что, куда-то опаздываем?

— Нет, но за то время, что ты разгонял мух своим храпом, меня могли обокрасть, — не зная, что уже говорить, выпалил я. Мой план трещал по швам.

Но дядька наконец перестал собирать свои мысли по одному ему известному пути и поплыл туда, куда я его и направлял. Это был крепкий, поджарый мужчина преклонных лет, но еще не растерявший своей силы. Как все южане, он имел нос с горбинкой и тонкие черты лица.

Он смотрел на меня с детским удивлением, силясь что-то мне сказать. Но только открывал и закрывал рот. Потом засмеялся и сказал:

— Шутишь, да?

— Почему «шутю»? — сделал я вид, что обиделся.

— Так у тебя же ничего нет! — внимательно разглядывая меня, с удивлением констатировал старый пройдоха известный ему факт.

— Есть, — ответил я и отвернулся, всем своим видом выражая обиженность.

— Да, и что? — с интересом спросил он меня.

Я повернулся и увидел, как дядька ощупывает пояс с деньгами, которого он не снимал даже на ночь.

— Деньги, — очень сурово произнес я. А потом, изобразив ярость, злобно зашипел: — Ты долго будешь сидеть, алкоголик старый? Или мне тебя к отцу отправить, чтобы он посмотрел, кому доверил своего сына? Тащи воду!

Дядька вскочил как ужаленный и опрометью выскочил в коридор. Оттуда раздался его могучий вопль:

— Воду его милости в третий номер!

— Молодец. Так держать! — подбодрила меня Шиза.

Чувство долга у дядьки было на первом месте, вот на этом он и попался. У каждого есть слабое место, учил меня он. Было оно и у него.

Коридорная, торопясь, занесла деревянную бадью с водой. А я кинул ей десять медяшек одной монетой.

— За то, что быстро, — сопроводил я бросок словами. А монетка ловко упала ей за пазуху, меж двух аппетитных полушарий.

— Ой, — екнула она, быстро присела и проворковала: — Спасибо, ваша милость.

— Приводи себя в порядок! Жду тебя внизу! — скомандовал я Овору, быстро покидая комнату, вслед за покрасневшей служанкой.

В общем зале слышался слитный хор многих голосов. Половина столов была занята. Посетители ели, вели переговоры, пили, кто-то ругался.

Я прошел вдоль рядов столов, с интересом посматривая на это вавилонское столпосидение. Мне хотелось выбрать место поспокойнее, чтобы и видно было побольше, и людей поменьше. Я вертел головой, ища такое укромное местечко, и увидел снующую между столами утреннюю подавальщицу.

— Эй, красавица! — улыбаясь, окликнул я ее.

Девушка обернулась и испуганно на меня посмотрела.

— Иди сюда, — поманил я ее пальцем.

Девушка, потупив глаза, ловко обогнула несколько столов и подбежала ко мне.

— Что угодно вашей милости? — спросила она, отворачивая голову.

— Вот оно как бывает! — усмехнулся я, разглядывая великолепный синяк под ее левым глазом. — Кто это тебя?

— Жена хозяина, — показав головой в сторону прилавка, со вздохом ответила она.

За прилавком стояла статная женщина, на мой взгляд, лет около тридцати. Она зло смотрела в нашу сторону, натирая тряпкой верх барной стойки, или как он там называется. На ее лице радостно светился, как зрелый баклажан, знакомый синяк.

— А ее кто? — удивился я.

— Хозяин, — еще раз вздохнула деваха расстроенно.

— Весело. Где тут у вас зал для блага́родных? — передразнил я ее.

— Пойдемте, тан, покажу.

Она повернулась, и мне ничего не оставалось, как только пойти следом за ней. Мы прошли мимо остервенело натирающей стол жены хозяина, и я рядом с ней, незаметно для других, положил пару золотых корон. Краем глаза я увидел, как она замерла на мгновение, а потом быстро накрыла деньги тряпкой.

«Вот еще один конфликт разрулил», — с удовлетворением подумал я. Мне все еще было неловко за утреннюю ситуацию, из-за которой пострадали эти женщины.

В зале для дворян стояли небольшие столы, накрытые белоснежными скатертями. Несколько столов были заняты. За ними чинно сидели разнаряженные блага́родные господа и дамы.

Осмотревшись вокруг, я выбрал стол на двоих, который стоял в углу. Очень удобно было оттуда наблюдать, не привлекая к себе внимания.

— Я сяду там, — и показал рукой на стол, который мне понравился. — Скоро подойдет мой дядя, и он голоден, — сказал я. — Что ты можешь нам предложить из еды?

Упоминание голодного дяди на девушку произвело сильное впечатление. Это было понятно по тому, как она начала нахваливать и перечислять блюда:

— Уха из перлеток. Очень удалась сегодня. Суп из бараньих ребрышек с марзеконами. Филе грамуса в кляре. Тает само во рту. Молочный поросенок, запеченный целиком. Такой ароматный, такой вкусный. Перепелки зажаренные, свежайшие, только утром наловили и сразу приготовили. Пироги с рыбой, с мясом, пышные, горячие…

Она бы и дальше перечисляла блюда, но на нас во все глаза стали смотреть обедавшие в зале. Они даже бросили есть и с открытыми от удивления ртами слушали подавальщицу с фингалом.

— Э-э-э! Постой, — остановил я ее. — Это слишком много. Давай уху, перепелок, пироги и… что там у тебя в кляре, тоже давай. Потом что-нибудь попить мне, а дяде — вина хорошего.

В этот момент открылась дверь и появился Овор. Водные процедуры его сильно не изменили. Мрачный, помятый и очень сосредоточенный, он решительно вошел в зал.

— А вот и дядя, — радостно сказал я, указав на Овора. — Ты поторопись, он сильно голоден, — подмигнул я девушке.

Та взвизгнула, обежала дядьку по большой дуге и выскочила из зала.

В зале наступила гробовая тишина. Не обращая ни на что внимания, Овор подошел ко мне и молча сел рядом.

Он молчал. Я молчал. Зато не молчали соседи.

— Мам, а что такое грамус? Я тоже хочу, — спросил парнишка чуть помладше меня, но шире раза в три в поясе. И почему его, — он ткнул в меня пальцем, — так обслуживают? Он что, герцог?