Княжья воля (СИ) - "Константин" Страница 18

В гриднице словно джинн из лампы появляется мысленно помянутый Голец. Узрев мою усталую персону, лыбится, того и гляди щеки лопнут. Движется ко мне и на ходу объявляет:

— Искал тебя повсюду! Рогволд тебя десятником хочет сделать!

— Да ну! — перспектива столь головокружительной карьеры к изумлению Гольца никакого энтузиазма во мне не вызывает.

— Не рад?

Довольная физиономия моего бывшего денщика принимает исходное положение. Невдомек чудаку, что через каких-то пару часов я могу быть за сотни лет отсюда.

А могу и не быть. Совсем…

— Почему? Рад, — говорю, озадаченно почесывая макушку. — Не вовремя как-то…

Голец опускается рядом на топчан. Смотрит пронизывающим взглядом как дознаватель из компетентных органов на единственного подозреваемого. У Дрозда, видать, научился.

— Князь на завтра сбор назначил. Прознал он, что Змеебой тебя к себе звал.

После этих слов нос Гольца приподнимается сантиметров на пять относительно пола. В глазах сверкает плохо скрываемое самодовольство. Похоже, паренек причастен к добыче столь ценных сведений. Однако дают ребята! Неплохо сработано. Интересно, они весь мой базар со Змеебоем срисовали?

— Воевода мне вообще-то место сотника предлагал, — говорю задумчиво в попытке понизить градус на шкале спесиметра старого приятеля.

Результат соответствует ожиданиям. Подбородок Гольца опускается, непонимающе трепещут ресницы. Не может сообразить где облажался.

— Ладно, расслабься, мне пока и десятника хватит, — говорю примирительно, вдоволь насладившись озадаченным видом собеседника. — Отнеси-ка лучше вот этот сверток воеводе. Скажи, мол, Стяр передал, как обещал. А вот это — тебе. Девичья она, зато красивая. Девке какой-нибудь задаришь, рада будет. А хочешь — сам таскай. Все, топай давай. Я ухожу на подол, оттуда сразу в сторожу. Завтра свидимся у князя.

Буквально выталкиваю любознательного соратника в дверь и тут же словно на фонарный столб наталкиваюсь на мысль — а ведь мне будет его не хватать. Как и всех их…

Кусок копченой оленины вприкуску с пережженными сухарями дерет горло как ни запивай простоквашей. Что поделать — суровый казарменный быт не предполагает разносолов, несмотря на праздник. Дружинную братву в поисках разнообразия в еде ноги кормят, а корчмари на подоле сейчас потирают руки, подсчитывая барыши. Хорошо, что хоть бы это оставили, пару раз приходилось ужинать в обед. Черти…

Подкрепившись, умываюсь до пояса, затем переодеваюсь в чистое.

За окошком давно стемнело. Топая ножищами, явился Сологуб с десятком гридней. Сытые и улыбчивые до безобразия. Я прошу десятника присмотреть за своими вещичками, на что бывалый старожил княжеской гридницы не на шутку обижается.

— Никогда никакого воровства здесь до тебя не было. Ты первый, кто об этом заговорил.

Пришлось оправдываться.

— Я совсем не про то, Сологуб. На случай если не вернусь, распредели шмот между моими парнями ровно, доверяю тебе как родному. Там оружие, одежда, сам поглядишь, короче.

— А ты куда навострился, коль вертаться не собираешься, — подозрительно вопрошает ходячий нос.

— Пока никуда, — говорю. — Но когда-нибудь я же не вернусь, верно?

— Верно, — шевельнув извилинами, соглашается десятник.

Выждав еще с полчаса, вооружаюсь дежурным копьем и отправляюсь в келью к главному полоцкому волхву. Жмусь к стенам и на свет пылающих костров стараюсь не выходить. Будет лучше, если никто не увидит куда я топаю сквозь ночь. Как пятой точкой чувствовал, что не напрасно таюсь.

О цене мы, кстати, с волхвом не договорились, не задаром же он трудиться будет. Один из своих мечей ему оставлю, если возьмет. Меч штука дорогущая, должен подойти в качестве оплаты услуг.

Мне везет — у бокового входа в княжеский терем никого, я беспрепятственно прохожу внутрь.

Живень ждал меня в своей душной каморке и уже успел приготовиться. Зажженные лучины на пристенных полках плетут тенями зыбкие узоры, на темном от времени верстаке из закрытой медной посудины с носиком навроде небольшого чайника исходит витая нить сизого дымка. Распространяемый кадилом сладенький запашок всколыхнул память о давно ушедших днях. Не знаю как другие волхвы, а этот точно знаком с дурманящим зельем обожаемым парнями из моей бригады и охотно использует в своем колдовском ремесле. Ни проронив и слова, волхв вешает мне на шею закольцованную витую веревку со множеством навязанных узлов. При мне натолок в каменной ступке не слишком аппетитных на вид сушеных травок да кореньев, пересыпал в глубокую деревянную плошку, добавил белого, крупинчатого порошка похожего на сахар, залил все это месиво кипятком, прикрыл крышечкой и стали мы ждать пока настоится. Спустя немного времени, выпущенный на волю духман от сего волшебного напитка поднимается просто обалденный. Бережно обняв плошку ладонями, волхв четырежды булькнул горлом где-то глубоко в недрах объемной бороды, проглатывая коричневую жижу и жестами показал, чтобы я обязательно допил шаманский взвар до последней капли. Оказалось благостный запах не всегда соответствует остальным качествам продукта. Дегустация выявила редкостно-пакостный вкус и оставила прикладное назначение напитка под большим вопросом. Защипало у меня язык и онемело небо, внутри живота расползся томный жар, а после того как минут через пять в мозгу поднялся натуральный шторм баллов эдак на семь, я понял, что не зря грешил на сомнительную ценность испитого. Навалившись рукой на черный верстак, отчаянно пытаюсь остановить намечающийся отъезд своей "крыши".

— Ты сдурел, диду? Чего намешал-то, заячьего помета что-ли с мухоморами? Отравишь нас обоих, чучело! Мне-то зачем хлебать, я ж только узнать!

— Вот и спрашивай о чем узнать желаешь да поторопись, времени мало, — не дернув обрамленным густой бровяной порослью веком, резко отвечает волхв. Голос жреца искажен горловым спазмом и трудноузнаваем. Кажись, он и сам на ногах едва держится, в посох свой кривой вцепился, глаза к потолку закатил.

— Боярин Овдей жив ли скажи? — переведя дух, кидаю первую заготовку.

Живень выпрастывает из широкого рукава собранную в кулак кисть, развеивает у себя перед лицом что-то напоминающее пыль или золу из холодного очага. Подсвеченная красно-желтым заревом лучин, взвесь эта держится в воздухе на удивление долго, клубится, то собираясь в причудливые косматые фигуры, то распадается на слои и пьяно плывет перед глазами. Волхв жадно вглядывается в эту муть, производит хитрые пассы скрюченными пальцами, будто притягивает к себе что-то невидимое и отшвыривает ненужное.

Чтобы не мешать ему "смотреть телевизор", прижимаюсь спиной к стене, жду. Не хватает воздуха, учащается дыхание, отбойным молотом долбится в висках пульс.

— Живой, — сдавленно произносит наконец Живень.

Отлично! На очереди вторая часть нашей программы. Но здесь следует быть предельно осторожным, наощупь буквально…

— Ответь, волхв, видишь ли ты то место где я жил до Вирова?

Живень бормочет нечто тарабарское, плескает в пустую плошку на верстаке масляной воды из ковша. Снова подбрасывает перед собой щепотку пыли. В ноздрях у меня переполох, хочется чихнуть. Волхв произносит несколько непонятных мне слов и опять принимается правой рукой. Через секунду чувствую боль в ушах, словно в помещении резко поднялось давление. Что-то зашипело, вода в плошке пошла крупной рябью, будто тряханули. Волхв гортанно выкрикнул, испуганно вытаращив глаза в дальний от него угол. Грудь сдавило тисками, втянув в легкие пропитанный дурманом воздух кельи, я задерживаю дыхание. Раздается оглушительный треск, яркая молния возникает из ниоткуда, рвет зигзагом дымное пространство и впивается в резное навершие волховского посоха. Падая, сквозь ватно-удушливую пелену вижу как колыхается и рушится надо мной потолок.

Глава восьмая

Тишина. Темнота. Горелым попахивает. Еще бы не попахивать, жахнуло будь здоров!

Встаю на карачки, прислушиваюсь. Глухо как внутри рулона с ватой.