До основанья, а затем (СИ) - Путилов Роман Феликсович Страница 18

Блестящий, как золотой червонец, Пущин на прощание крепко жал мне руку и предлагал заходить к нему при любой, даже малой нужде. Счастливый Сухов-Старовойтов с коллегами из Минфина сел подсчитывать и оприходовать доставленные материальные ценности, а я, подхватив пулемет и бывшего студента, двинулся в сторону пролетки с дремлющим Тимофеем и недовольной Звездочкой.

Глава 9

Глава девятая.

14 марта 1917 года.

«Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживлённым, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы.»

Томас Джозеф Даннинг, британский публицист и профсоюзный деятель.

— Тимофей! — я тронул своего кучера за плечо, и он с возгласов «Стой, холера!», натянул поводья. Кобыла Звездочка обиженно всхрапнула и остановилась.

— Подождешь меня, хорошо. На тебе два рубля, вон до чайной на углу, пойди, погрейся. — я протянул кучеру деньги, ободряюще хлопнул по ватному плечу и спустился с пролетки.

Я огляделся. Полмесяца назад этот дом на набережной Фонтанки приютил меня на ночь в этом бредовом сне, позволил осмотреться и отдышатся. Правда потом с господином Пыжиковым Ефремом Автандиловичем мы расстались не очень хорошо, но чувство благодарности не позволяло мне забыть тот факт, что с запасов продовольствия покойного купца я две недели кормил личный состав отдела, и теперь, когда я выбил у комиссара Временного правительства паек задним числом, я хотел вернуть вдове и дочери купца вывезенные с их склада продукты. Визит к Пыжиковым как-то сразу не заладился.

Сначала я долго стучал ногой в чугунное литье запертой калитки, пока не появился недовольный дворник Мирон, в грязном, заляпанным чем-то и вонючем халате и с непокрытой головой.

— Ну что стучи, что стучим? — пошатываясь, дворник подошел к калитке и, опершись на нее, уставился на меня тяжелым взглядом, обдавая запахом денатурата: — Чего надо?

— Мирон, ты меня что, не узнал?

— Узнал…- дворник мотнул головой и икнул: — Ты этом, душегуб из Австралии, хозяина нашего убил и все добро себе прибрал…

— Ты что такое несешь? Кого я убил?

— Я же говорю — хо-зя-и-на! — по складам, помахивая передо мной волосатым пальцем, произнес пьяный дворник.

— Да с чего ты взял эту чушь?

— Хозяйка мне газету показывал, а в газете врать не будут… Я тебе сейчас покажу. — Мирон скрылся в дворницкой, чтобы, через минуту, появится назад, сжимая в руку обрывок газеты.

— Вот смотри. — в газете «Копейка», журналист Широков Валериан, озаглавив заметку «Откусил руку, кормящую его», ссылаясь на вдову купца второй гильдии П., яркими, сочными фразами расписал, как известный международный авантюрист, называющий себя капитаном К., обманом организовал похищение дочери купца П., затем фиктивно освободил ее, получив награду от отчаявшегося родителя. Прокутив полученные от купца деньги, К. действуя по привычной схеме, втерся в доверен купцу, обещая решить его проблемы, поселился в его доме, на всем готовом, после чего организовал налет бандитов на склады купца, вывез все ценное имущество, а затем, когда купец стал что-то подозревать, зверски убил несчастного коммерсанта, предварительно несколько часов подвергая купца бесчеловечным пыткам. Чтобы добавить перчинки, и без того, к зловещему портрету «капитана К.», журналист заострил внимание на то, что вдова в беседе с ним была вынуждена признать факт пребывания дочери купца в руках бандитов в течении нескольких дней.

— Мамаша видно дочь выдать замуж совсем не хочет. — я протянул через решетку обрывок бульварной газеты задремавшему дворнику.

— А? — Мирон, который, повиснув на решетке, уже стал похрапывать, вздрогнул, когда газетный листок задел его сизый от холода или дрянного алкоголя, нос: — Какая мамаша? Барышня, Анна Ефремовна, сейчас, как есть, круглая сирота.

— А Мария Андреевна, вдова Ефрема Автандиловича, она барышне кем приходиться?

Мирон покачался на калитке, пожевал бледными губами, потом вынес свой вердикт:

— Мачехой, однако, Мария Андреевна Анне приходиться, как есть мачеха.

Только вас, Петр Степанович, в любом случае велели во двор не пускать, даже собрание жильцов про данному вопросу собиралось, мне провизор Швондер, председатель комитета жильцов бумагу специальную принес.

— Мне Мирон, твоя бумага неинтересна. Я, как начальник местной народной милиции имею право в любое место заходить. Видишь, что у меня есть? — я достал из бумажника самолично выписанное удостоверение с фотографией и бессрочный пропуск из числа тех, что я позаимствовал со стола комиссара Временного правительства по городу Санкт-Петербургу, с короткой, но емкой надписью «Пускать везде»: — А если вы, со своим Швондером будете мне в этом деле препятствовать, то будете вместе в камере сидеть за осуществления препятствия правосудию.

Мирон горячо уверил меня, что он в гробу видел выкреста Швондера, но, если мне надо прямо сейчас пройти на территорию жилищного товарищества, то он меня настоятельно просит дать ему по морде, чтобы кровь во все стороны, так как все эти бумаги — это дела барские, но без места он остаться не хочет.

— А кто из родственников Ефрема Автандиловича сейчас дома?

— Так Мария Андреевна со своим присяжным поверенным в квартире находятся, покупателей ждут, а Анну Ефремовну после похорон хозяйка к тетке на квартиру отправила, сказала, что у нее приличный дом, и развратным девкам, которые, того и гляди, в подоле, чего доброго, принести могут, тут не место…

— Погоди Мирон, какой присяжный поверенный и каких покупателей?

— Так Мария Андреевна сейчас квартиру эту продает, а присяжный поверенный уже дней десять у нее безвылазно находится, вдруг покупатели приедут в неурочное время, а без судейского продавать квартиру никак нельзя, обмануть вдову могут нечестные люди.

— Понятно, Мирон, давай, не болей. На требе три рубля на поправку здоровья.

Не слушая счастливое блеянье дворника за спиной, я двинулся в сторону квартиры, где иждивением покойного купца проживала его тетка — Серафима Карповна Поветкина.

Дом тетки был попроще или местный дворник был на каком ни будь профсоюзном собрании работников бытового обслуживания, но я беспрепятственно дошел до дверей нежной мне квартиры и начал крутить ручку механического звонка. Через пару минут за дверью раздалось осторожное шуршание, после чего пожилая женщина еле слышно спросила:

— К кому вы пришли?

— Серафима Карповна, здравствуйте. Это Котов Петр Степанович, знакомец Ефрема Автандиловича.

— Вы один?

— Конечно один.

За дверным полотном залязгали многочисленные запоры, наконец дверь чуть-чуть приоткрылась и в узкую щель выглянул настороженный глаз пожилой женщины. Убедившись, что стою на лестничной площадке действительно один, тетка купца распахнула дверь во всю ширь, на ее лице появилось выражение искренней радости.

— Проходите скорее, Петр Степанович, а то на лестнице студено. Вешайте свою куртку сюда, а то горничную я рассчитала, а у меня руки болят, не могу у вас одежду принять. Дождавшись, когда я разденусь, меня пригласили проходить в гостиную, после чего тетка убежала по хозяйственным делам, обещая напоить меня чаем.

В квартире было довольно-таки прохладно и тихо. Серафима Карповна появилась минут через десять, принеся на подносе кружки, какие-то вазочки и металлический чайник, после чего начала суетится возле меня, предлагая попробовать какие-то хитро сваренные варенья по семейным рецептам. Судя по радушию хозяйки, подписчицей газеты «Копейка» она не являлась.

Дождавшись, когда пожилая женщина сядет напротив меня, попробовав и похвалив варенье из каждой розетки, я приступил к делу.

— Серафима Карповна, что у вас произошло?

— Вы, о чем, Петр Степанович?