Генерал-адъютант его величества (СИ) - Михаил Леккор Страница 19

Поговорили немного, проработали несколько документов, Николай напомнил, что завтра будет заседание Государственного Совета, на котором ему надо обязательно быть. Впрочем, все это мелочь, официальная причина побеседовать на важную тему. Другое тяготило. С Турцией опять назревала очередная война и российский император хотел обязательно поговорить со своим поданным (шутка). Поговорить о грядущей войне он действительно хотел, но со святым, а это две большие разницы, настолько большие, что император выискивал серьезные причины, а когда святой, подумав, согласился, заметно облегченно вздохнул.

— Господь наш Бог, — объяснил Макурин, — считая, что все народы одинаковы, все же находит некоторые народы излишне агрессивными. И если они опять начнут войну, то неплохо бы их остановить. В турецко-российской войны Россия делает богоугодное дело.

— А-а? — удивился цесаревич Александр, который опоздал, но внимательно слушал разговор отца со святым. Он уже знал, когда Макурин был министром, пусть не обычным, но администратором, а когда становился святым. С первым можно было поспорить, а отец даже приказать, пусть и очень вежливо и мягко, со вторым только слушать и подчиняться, ведь иной раз через его лицо явственно выходил сам Господь Бог. Но ведь спрашивать немного можно, правда?

Спрашивать было можно и святой, показывая это, спокойно ответил:

— Господь Наш Бог отнюдь не граф Толстой, он уж излишне увлекся несопротивлением, а Бог всегда отвечает удар на удар. И хотя сравнивать турок с Ним, Всесильным и Могущественным никоим образом нельзя, но эти злобные гады могут постоянно нападать на мирных соседей, а вот это уже очень нехорошо. Когда-нибудь, лет через двести — триста, сами турки станут мирными. Но для этого их надо примирить, а средством для этого станет Россия. Увы, но это так.

Оставив августейших отца и сына обдумывать его мысли о Милосердном, хотя и Грозном Господе, он поспешил домой.

Там у него была своя напасть — очень грозная и вдвойне теперь капризная, хотя и очень красивая. Что поделать, у Настеньки гормональный взрыв и ей приходилось бороться самой и еще подключить его. Ничего, это он сумеет. В XXI веке у него не было беременной жены, но он даже на работе сталкивался с этим и знал, до какого состоянии капризной фурии доходят женщины.

Настенька еще очень даже белая и пушистая по сравнению с ними. А то, что и ему приходится страдать, так ведь и сам виноват. Сыночек-то появился при непосредственном его участии, хе-хе! Ничего, жене куда тяжелее, ей еще рожать, а он только должен потерпеть максимум месяц — два, охо-хо, скорее уж!

Настя сейчас доводит себя до состояния… нет, не смертельного врага, больше такой зверушки, очень симпатичной и милой, но одновременно чудовищной и бестолковой. Когда сейчас с ней общаешься, никогда не знаешь, что от нее ожидать — раздражающего крика, непонятной жалобы, виноватой ласки…

Надо терпеть. Андрей Георгиевич видел своим особым взглядом, что сознание ребенка уже проснулось. Человеком он еще не стал, но уже все чувствует. И когда с ней будешь ругаться, то, по сути, будешь цапаться с двумя самыми близкими людьми на этой планете.

Санки подъехали к «замку Татищевых» — все так называют и он, чтобы не выходить из общего ряда. Хотя, честно говоря, попаданцу XXI века виделось, что это был просто большой дом, не самый, кстати, крупный. Просто в них предполагалось жить несколько семей, а не так вот два человека. Солидно вышел из санок, как ему показалось, взял большую картонную бонбоньерку с конфетами из его ресторана. Кафе со сладостями и напитками здесь еще не было принято заводить, а вот такие многоступенчатые рестораны, в которых можно не только вкусно поесть, но и попить кофе с пирожными и мороженными, пожалуйста. Надо попробовать провести сеть забевалок и небольших ресторанчиков под общим названием бистро, — решил он напоследок и окунулся в домашние заботы

Настя вышла к нему с опозданием, и он, уже поднявшись на второй этаж и остановился в затруднении — искать ему ненаглядную в комнатах второго этажа или подняться еще на третий? И ведь и слуг нигде не видно. Ни прелестного постреленыша Аленку, ни служанку Марию, тоже, между прочим, беременной, но выносящую своего первенца более стойко. Ни даже слуг — мужчин, предпочитающих находится от своевольных теперь женщин подальше. Но ведь все равно находящихся здесь же в доме!

О-о, кажется, кто-то бежит, и, судя по легкости шага, Аленка. Опять куда-то послала ее Настя. Как тяжело ее встретила жена, так и не прижилась, все норовит ревновать и под этим поводом как-нибудь отругать, слава Богу, не выпороть. И ведь не отчитаешь пока Настю, не обсмеешь ее ревность к сопливке девчонке. Если она все еще не образумиться, что мало вероятно, придется ее выдать замуж и направить куда-нибудь в городской дом-замок, которых, к счастью, сейчас достаточно.

— Стой, Аленка! — едва остановил он девчонку, — где барыня находится и в каком она состоянии?

Инерция разбегавшейся малышки так была велика, что чуть было не развернула взрослого мужчину в пять пудов веса. Но он все же устоял и тормознул бывшую нищенку.

— Ой, барин! — белозубо улыбнулась она стеснительно, но руку его не отпустила. Похоже, она все еще не чувствует себя женщиной и не понимает, что от большинства мужчин надо держаться подальше, если не хочешь оказаться в интересном положении или, хотя бы, не получить авторитет гулящей девки. Или влиятельным господам, по его мнению, все возможно?

— А меня как раз за вами послали. Барыня подумали, что, наверное, вот-вот приедете, а его не найдете. Дом, чать, большой, а нас здесь немного. Так ведь и не найдете друг друга-то, поди.

Эх, крошка, как я тебя понимаю. Даже мне, человеку XXI века, и то видится дико. А тебе дитю маленькой крестьянской избы, кажется невообразимо.

— Пойдем, Аленка, к моей бедной жене. Где она, кстати? — как бы между прочим поинтересовался Андрей Георгиевич.

— Так это у камина, — простодушно удивилась Аленка, — ноги греет. Объяснила: у беременных всегда так, то жарко, то холодно. Маленький-то к жизни привыкает, а с ними и мама мучается.

— Боишься так же забеременеть? — полюбопытствовал Макурин, хотя и понимал, что девочке, может быть, и неприятно.

Но Алена, как и все крестьянки, видела жизнь практически. Пояснила дурачку барину, не знающего простую народную жизнь:

— Грешно не рожать, пусть и мучительно. Или я не женщина какая? Грех не принести новую жизнь и напрасно прожить свою судьбу.

«Во ведь… женщина, — удивился Андрей Георгиевич мысленно, — сама-то еще пигалица, а рассуждает, как взрослый человек. Еще учить начнет жизни».

Словно