Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич Страница 19

Семенов почувствовал, как его переполняет благодарность к выстроившимися перед ним бойцам. Казалось, вот сейчас выскажет им всё это — вывалит самую пламенную, самую длинную речь. Расстарается, подберёт нужные слова. Но не время было для длинной пламенной речи. Нельзя было размягчать сосредоточенных, приготовившихся к сложной операции бойцов нежданной командирской лирикой. Да и в соседних зданиях — в доходном доме, в столовой и аптеке, могли оказаться любопытные уши. Мало ли какие ниточки связывают Клюквина с местными. Особист говорит, наладил Клюквин отправку награбленного по железной дороге, вчера уже взяли одного машиниста.

Поправляя фуражку, к комэску подошёл Буцанов.

— Ну что, командир, ты скажешь или я?

— Скажу, пожалуй, — кивнул Семенов. — Товарищи красноармейцы, — произнёс он негромко, подойдя почти вплотную к первой шеренге. — Вы — ударная сила Красной армии на Южном фронте. Белая контра знает в точности, за что эскадрон «Беспощадный» получил своё название. Но враг — он не только там, по ту сторону фронта. Враг у нас под боком, враг среди нас. Враг — тот, кто, прикрываясь именем революции, грабит и насилует, набивает брюхо своё и карманы. И мы обязаны проявить к нему такую же беспощадность, с какой рубим и стреляем белую нечисть. Обязаны искоренить гниль в своих рядах. Потому что иначе — если на новой советской земле сохраняется несправедливость и звериные порядки — всё бессмысленно. Революция бессмысленна. Гибель ваших товарищей бессмысленна.

Комэск молча взял под козырек. Эскадрон, как один человек, упругим синхронным движением, ему ответил. Семенов повернулся, мельком схватив уважительный, с примесью лёгкой зависти — эх, как сказал! — взгляд комиссара, и двинулся к воротам депо, где Лукин уже держал под уздцы оседланного Чалого.

Эскадрон выдвинулся на исходную позицию — перед началом станционной платформы. Здесь выстроились во втором ряду, в одну шеренгу. Для имитации торжественной встречи начальства, чуть поодаль, у торца станции, был выстроен полковой оркестр. Медь инструментов ярко сверкала под начинавшим припекать июльским солнцем.

«Начнись стрельба, и им достанется, — подумал комэск, объезжая строй. — А вообще молодец Горюнов, все до мелочей продумал… Я бы ни в жисть не догадался оркестр поставить!»

— Как у тебя, товарищ Семенов? — окликнул его незаметно подъехавший Мартынов.

Комэск бросил руку к козырьку.

— Готовы к выполнению задания, товарищ полковой комиссар! Ждём. Знакомлюсь ещё раз с дислокацией.

Они двинулись неспеша позади строя.

— Бойцы в порядке?

— Готовы выполнить приказ.

— Не было разговоров? Ну, из тех самых… ложное чувство товарищества и всё такое…

— Да нет. У нас все этих гадов знают. Какое с ними может быть товарищество?

— Ну, гляди! — Мартынов многозначительно посмотрел сбоку и замолчал.

«Провалимся, отвечу», — мысленно ответил комэск на невысказанную мысль комиссара.

Вдоль насыпи, перед строем проехались командиры. Впереди комполка товарищ Орлов — большетелый, сильный, рассказывали, что он владеет знаменитым «баклановским» ударом, разваливающим противника на две половины, до седла… Следом Павловский, Мартынов и Горюнов. Наверное, им сообщили, что Клюквин на подходе, потому что вскоре раздался топот копыт с западной стороны, над верхушками деревьев забелела поднятая всадниками пыль и, осаживая разгорячённых быстрой скачкой коней, третий эскадрон вылетел к станции.

Клюквин издали помахал рукой, крикнул что-то приветственное.

— Становись в первый ряд! — скомандовал ему Мартынов, указывая на свободное место. — Быстрее, товарищи! Спецпоезд на подходе, мы и так машинисту передали, чтобы ход замедлил…

— Мчались, как птицы, товарищ комиссар! — отвечал ему Клюквин в обычной своей шутливой манере. — Обгоняя, так сказать, ветер.

— Строиться, товарищи, строиться, — захлопотал и Горюнов, едва не притопывая от нетерпения ногой.

«Артист, однако, — усмехнулся про себя Семенов, наблюдая за тем, как убедительно изображает чекист взволнованного скорым визитом начальства служаку. — Я бы так не смог…»

Третий эскадрон выстроился на отведённой ему полосе, командир занял свое место на правом фланге, как раз впереди комэска «Беспощадного», развернул коня.

— Здравия желаю, командир, — приветствовал он Семенова щегольской и вместе с тем несколько пренебрежительной отмашкой к козырьку.

«Нет, я, как Горюнов, ни за что не смогу», — ещё раз признался себе комэск, чувствуя, как наливается неподъёмной тяжестью правая рука, отказываясь подниматься в ответном приветствии.

— И вам не хворать, — ответил он, не двигаясь.

Клюквин ухмыльнулся во все зубы.

— Всё ты ерепенишься, Иван, — вздохнул он. — Всё заносишься. А я к тебе с открытым сердцем.

— С открытым сердцем — это ты к бабам своим, — ответил Семенов.

— Что так?

— А я, знаешь, брезгую. Смердит от твоего сердца.

— Едет! Едет! — пронеслось по строю.

Справа, из-за деревьев, с размеренным тяжким лязгом наплывала тёмная махина бронепоезда.

Клюквин взглянул на Семенова холодно, без наигранной иронии.

— Ну-ну, — сказал он, оправляя китель. — Как скажешь. А только, видишь, ты и я стоим тут, встречаем товарища командующего фронтом. Что ты, что я. Равные мы. Революции, товарищ Семенов, всё равно у кого какое сердце. Лишь бы дело делалось, лишь бы линия фронта двигалась в нужном направлении… Да ладно, договорим ещё как-нибудь…

Клюквин развернул коня, осмотрел свой эскадрон, привычно, для порядка, крикнул:

— Подтянуться! Держать линию!

«Договорим, что ж», — подумал Семенов, расстегивая кобуру маузера.

Оркестр торжественно заиграл гимн, как и положено при встрече высокого гостя.

Бронепоезд, скрипя тормозными башмаками и спуская лишний пар, вполз на пути перед конниками и, вздрогнув напоследок многотонным металлическим телом, остановился, не доезжая платформы. Грозно торчащие из бойниц пулемёты уставились на конников.

Комэск покачал головой: «Посечёт и нас, если начнётся…» Он поднял руку, подавая условный сигнал Сидору, который должен был наблюдать за ним в бинокль. Тачанки, по две с каждой стороны, объехали строй и остановились, направив с флангов пулемёты на клюквинцев. Оркестр внезапно смолк.

— Смирно! — басом крикнул Орлов, поднимаясь на стременах. — Именем рабоче-крестьянской советской власти приказываю третьему эскадрону сложить оружие! В случае неподчинения вы будете уничтожены на месте!

Комполка вырвал из ножен и взметнул над головой шашку. Гарцующие рядом Мартынов, Павловский и Горюнов выхватили маузеры.

Третий эскадрон зашевелился, загудел растерянно, непонимающе, с зарождающимся гневом…

— Эскадрон, к стрельбе гтовьсь!! — срывая голос, заорал Семенов.

«Беспощадный» ощетинился вскинутыми стволами, залязгали затворы. Клюквинцы загудели громче, в руках появилось оружие, непонимание вытеснялось гневом, строй заволновался, готовый сломаться и рассыпаться, но опытные бойцы понимали, что находятся в ловушке, и в любой момент огненный мешок охватит их со всех сторон. Бессильная ярость нашла выход в криках:

— Что за паскудство?!

— Вы чего удумали, демоны?

— Братцы, вы-то как в такое впряглись? Мы ж все свои, братцы!

— Борька, ты в кого шмалять собрался?

Яркой вспышкой вдруг промелькнуло в памяти комэска, как на рыжем глинистом перекрёстке неподалёку от барской усадьбы спешиваются казачки, выстраиваются, не торопясь, перед безоружными, иссушенными голодом людьми… передёргивают затворы… смыкают плотней ряды…

Мартынов, как мог, старался перекричать строй:

— За систематическое мародёрство и нарушение революционной дисциплины эскадрон будет расформирован! Виновные будут преданы трибуналу, честным бойцам бояться нечего! Не оказывайте сопротивление! Облегчите свою участь!

«Развратил мерзавец Клюквин людей, — подумал Семенов. — Попортил. Но отвечать придется. Всем».

Застучали несколько пулеметов бронепоезда. Длинные предупредительные очереди просвистели над головами и унеслись в степь. На миг все стихло, только слышалось пыхтение паровоза да негромкое ржание лошадей, которые тоже чувствовали неладное.