Виталий Храмов - Катарсис. Северная Башня Страница 2

Присаживаюсь за молодой сосной. Ничего он не заметил. Так и пропёрся мимо, как лось.

– Зачем ты пришёл? – говорю в землю.

Выстрел. Давно я не слышал выстрелов. После гибели Лёшки терпеть не могу стрельбы. Настрелялся. Как с Чечни вернулся, на охоту только с лукошком и ножами.

А он – лось. Жертва. Решил убивать меня. Тупой баран. Убивать меня в лесу? Ветерана двух войн? Он даже направление голоса не определил. Не хотел я его убивать. Голос подал, давая ему шанс сбежать. Не хочу убивать.

– Не хочу тебя убивать. Оставь ствол, свали борзо – жив будешь!

В ответ мат и выстрелы. На меня посыпались иголки. Откатываюсь.

Эх, где мои семнадцать лет?

Захожу к нему с другой стороны. Стоит столбом, тупорылое создание, стволом водит, нервно крутится. Меня не видит и не чует.

Бросаю ветку вправо. Стреляет. Шаг, два, три. Оборачивается, видит меня. Ужас в глазах. Кладу руку на горячий ствол помповика, выворачиваю оружие из его рук, бью ножом. Вонь. Всегда вонь.

– Не убивай, – выдыхает в лицо перегаром и сползает к ногам.

– Поздно. Ты уже мёртв, – отталкиваю его тело. Заваливается на спину, судорожно сжимая рану.

– Я всё скажу. Вызови скорую! – кричит.

Мир перед глазами идёт кругом. Молодые лапы сосен мельтешат, как в калейдоскопе. Я уже сижу на заднице, судорожно лапаю карман, никак не выдавлю таблетки.

– Сотовый тут не берёт. К машине нам не выйти, тюлень. Прими смерть достойно, – хриплю я, судорожно проглатывая таблетки.

Я уже знаю, что спасёт меня только чудо. Допрыгался, Мамонт! Допрыгался.

– Я всё расскажу!

– Что ты мне расскажешь? Что вы с дочкой моей ненаглядной решили мой бизнес себе забрать? Думаешь, не знаю тебя? Не знаю, с кем она живёт? И так бы отдал. Не денег жалко. Людей жалко. Погубите всё. Ничего же вы не умеете. Она – ладно, девка. Но ты, тюлень! Тридцатник прожил, ума не нажил. Сдохни уже, не ной!

Он матерится, угасая. Я знаю, куда бить. Ну, чуть рука дрогнула, когда узнал его, когда понял, что собственная дочь убивает меня.

Смерть его болезненна и неизбежна. Потому что чуть-чуть пошла рука не так. Он должен был погаснуть безболезненно. Всё. Затих. Ногами больше не сучит.

Сижу над ним, опёршись на ружьё, с окровавленным ножом в руке. И чувствую, как моя жизнь уходит из меня, как и из него. Руки сами вытирают кровь с ножа, тащат с его тела рюкзак, перезаряжают ружьё. Зачем? Автоматизм. Руки делают то, что раньше было правильным – содержи оружие в чистоте и заряженным. Так же автоматически тяну его телефон, зажигаю экран, фиксирую время, отсутствие связи, так же автоматически телефон следует в карман.

Мысли мои далеко при всех этих манипуляциях. Чувствую ледяное дыхание смерти. И подвожу итог жизни своей.

Осознанная жизнь моя началась с воспоминаний о детдоме. Друг Олег. Он был всегда рядом, как брат. Всё у нас было на двоих. Общий шкафчик, общая тарелка, взаимозаменяемая одежда, общие враги и друзья. Общие мечты.

Мечты. Мы мечтали стать военными. Красивыми, здоровенными. Мечта привела нас в Афган. И от мечты не осталось даже пепла.

За месяц до приказа Олежка пропал. Пошёл за водой и нарвался на духов. Короткая перестрелка – и всё. Как всегда при таком бое, когда сталкиваются на узкой тропе противники, не ожидающие встретить друг друга.

Уже через пятнадцать минут вся их разведрота была на месте боя. Два трупа моджахедов, стреляные гильзы, кровь. Олежки нет. И никаких следов. Духи оставили своих, но забрали Олега? Как они ушли, не оставив следов? Как Иисус? По воздуху? Почему забрали тело Олега, простого сержанта, но оставили тела своих?

Месть. Я остался в горах. Сверхсрочно. Мне некуда было возвращаться. В детдом? Олег – всё, что у меня было. Остался в надежде, что найду единственного дорогого мне человека. А командиры только рады. Один я стоил нескольких необстрелянных пацанов.

Сверхсрочная. Я не замечал дней, месяцев. Не вылезал из боевых. Всё надеялся, что найдётся след Олега. Пытал пленных духов.

Это кровавое безумие кончилось госпиталем. Возвращаясь с боевого попуткой-колонной, попали в засаду. Первым же взрывом, первым же зарядом гранатомёта оторвало голову ротному и отбросило меня с брони на скалу. Приложило так, что очнулся только в госпитале. Заново учился ходить. Рьяно рвался в строй.

А потом очнулся ещё раз. Кровая пелена спала с глаз. Вернулся в роту, а всё – чужое. Ротный другой. С кем воевал, никого нет. Все чужие. Слишком долго я лечился – пока меня заново поставили на ноги, заново учился ходить.

Дослужил своё и – в Союз. Пытаться жить. Одному.

Куда ехать дембелю-сироте? В столицу. Благо в то время устроиться даже в Москве было несложно. Работа на заводе, угол в общаге. С боевых я привёз импортные шмотки-технику-электронику. Естественно, стал центром кристаллизации соответствующего сообщества. В одиночестве не был. Пьянки, гулянки, танцульки.

Вот на танцульках в университете и встретил её. Влюбился сразу. И она – сразу и без памяти. Пел ей песни ночами напролёт, сам себе подыгрывая на гитаре.

Расписались. Дали нам семейное общежитие. Зажили семейной жизнью. С периодическими моими загулами. Запоями. Родился Лёшка.

Это на полгода держало меня в узде. А потом – «друзья-однополчане»! Оказался я вляпамшись в гнилое дело. Пьяная драка с поножовщиной. Резал не я. Но «друзья-однополчане» дружно вешали всех собак на меня. Повезло – следак оказался человеком чести. Не сел я. Но за сто первый километр выписали.

Так и оказались мы в этом Мухосранске у родственников жены. С работой тогда сложности не было. Оба устроились на завод. Она в бухгалтерию, я в литейку. Потом кузня, термичка. Горячий стаж зарабатывал. Но так и не набрал нужных десяти «горячих» лет. Спасибо Меченому и его перестройке.

Остепенился. Квартиру получили. Дочь родилась.

А потом жизнь пошла кувырком. Перестройка. Кооперация. Рэкет. С параллельным параличом всей прежней жизни. Заводы не встали, но зарплату платить не стали.

Я тогда нырнул в этот омут мутной воды с головой. На всю жизнь. Сначала чтобы прокормить семью, а потом увлёкся. Благо дело шло. Люди меня боялись и уважали. За мной шли. Научился я разбираться в людях, армия научила психологии коллективов. Ну, а выжить помогала та же боевая выучка.

Затянуло, закрутило, опутало тысячей лесок обязательств, дел, долгов, связей. Хозяином хотел стать. А стал бандитом. Бизнесменом. Золотая цепь, бита, кастет. «Мерседес», потом «бэха», потом «крузак». Сейчас – «Нива». Хороший итог.

Война, смерть сына, отчуждение жены и дочери. Запой. Друзья, что вытаскивали из него. Бизнес. Окна-двери-пилорамы. Цеха и заводики. Офисы и склады. Магазины и автомастерские. Коробки, накладные, договоры. И – пустота в душе.

Дочь. Из прелестного ангелочка превратилась в оторванную мегеру. Прожигательницу жизни. «Папань, денег дай!» вместо «здравствуй!».

Сам виноват. Бизнес делал. Сыну в голову вталкивал пьяный бред про героическое «заречье». От дочки откупался подарками, потом просто деньгами. Внимания семье не уделял. Бизнес делал. Азартно. «Сделать их всех!»

Сделал. Теперь сиди и вой волком! За бездумно потраченные годы.

Опять вспомнился Олег. Слышу его голос. Как предчувствие смерти. Как предупреждение. Накануне смертных испытаний всегда он вспоминается, говорит мне что-то, неразборчиво. Мобилизует. Накануне перестрелок и покушений в девяностые, в Чечне…

– Не в этот раз, Олежек! В этот раз мне не отвертеться. Иду к тебе!

Мир стал стремительно сворачиваться в трубу калейдоскопа, мрак обступал меня.

– Вот так, Олежка! Потерялся я где-то по жизни. Мечтали мы быть героями, а стал я всеми ненавидимым отщепенцем. Изгоем. Убийцей и бандитом. Жена ненавидит, дочь убивает, сын с укором смотрел в последнюю минуту свою. Вот с таким багажом прибежал я к финишу.

Сердце замерло. Гулко бухнуло. В глазах – темнота смертной ночи.

– Да и не пустят меня к тебе. Грехи тяжкие не пустят. Ты-то не успел нагрешить, а я… По самое не могу! Наступил в каждый катях, какой был. И ничего не изменить, ничего не исправить!

Холод залил грудь, побежал по телу. Я почувствовал, как с губ срывается последний вздох морозом.

Часть 1

Облучение

Интересно, это рай? Или ад? Или, как там предбанник меж этих станций называется – чистилище?

Судя по светящемуся ореолу этого дедульки, не ад. Хотя… Но рогов-то нет!

Дед улыбнулся.

Странный дед. Борода, седая копна волос. А зубы – все. Белые и не сточенные. И кожа гладкая, как попа младенца. Он как раз наклонился к самому моему лицу.

А где я? А что он делает? А почему я ни сказать ничего не могу, ни пошевелиться?

Очень странный дед. Зачем-то разглядывает помповик того тюленя, сожителя моей дочери, которому я брюхо вскрыл.

Качает головой. Сожаление на лице. Он мои мысли слышит? Не жалей меня, дед! Наворочал – расплачусь!

Отпускает помповик, а ружьё повисает в воздухе. Мы в невесомости?

А дед меж тем с интересом разглядывает мой нож. Хороший нож, дед! Ездил я на Урал, по делам. Там умельцы живут, что занимаются бесперспективным бизнесом – по старинным технологиям льют булат, куют клинки. В век автоматического оружия и крылатых ракет с ядерными боеголовками. Но люди настолько поглощены своим делом, что завидно стало. Пообщался с ними. Как бальзам на душу пролился. Уважаю людей, увлечённых своим делом. Купил понравившийся клинок, не торгуясь. За названную цену. Так вот их отблагодарил за их «ненормальность». В нашем, сошедшем с ума мире быть настоящим человеком, мужиком, творцом! Да, нож замечательный. Но это просто нож. Просто нож.