Евгений Шепельский - Пропаданец Страница 2

По моей вине.

Из-за моей отчаянной глупости.

Из-за моей дурной хотелки.

В общем, она говорила, а я молчал. Не мог я ничего сказать, и все тут. Она сказала о «…прекрасном душевном человеке», имея в виду меня, между прочим, такой вот сарказм. Потом вздохнула и ушла.

Я скверный человек, я изменил, я потерял женщину, к которой у меня были чувства. Ничего не могу поделать со своей природой… Даже когда меня поведут на расстрел и спросят последнее желание, я не попрошу закурить, о, нет! Я скажу начальнику расстрельной команды: «Мужик, будь другом, приведи мне женщину! Мне даже не надо секса, я просто хочу полежать рядом с ней, посмотреть в ее глаза, услышать ее запах, перебрать ее волосы… Я просто хочу насладиться ее присутствием».

Ну, вот такой я Казанова, понимаю, что звучит это все глупо, но…

Черт! Забудем! Мне бы сейчас до дому дойти.

В моем городе электричество экономили странным образом, ярко осветив центральную площадь и погасив большинство фонарей на улицах. В темноте я дважды попадал ногами в рытвины старого тротуара и дважды же падал, но оба раза удачно – пьяным же везет. Редкие прохожие вежливо уступали дорогу: чтобы пройти, мне требовались все полтора метра тротуара; так, как шел я, ходят по палубе моряки во время урагана.

Наконец передо мной выросла громада девятиэтажки, мой подъезд не был освещен, я шагнул в его нутро, как в пещеру.

На моем этаже свет горел. Ослабленными руками я вытащил ключ и начал совать его в замочную скважину. Черт! Слишком узкая эта скважина… или это у меня руки дрожат?.. Ага! Вставил!.. Вверх ногами, мать его!.. Обратно, так… Ну, наконец-то! Я начал поворачивать ключ, но внезапно меня пронзила безумная мысль: «А что, если Светка вернулась?» Трезвым я бы сказал только: «Ха!», ибо слишком хорошо ее знал – решения свои она меняла исключительно редко. Но алкоголь превратил меня в сентиментального осла. Сглотнув вязкий комок, я поспешно повернул ключ.

Щелк!

Я замер. Глубокий вдох, вдох полной грудью. Я помедлил еще секунду. И распахнул дверь.

За ней клубилось темно-серое ничто. Не знаю, каким образом ничто могло клубиться, но я сразу понял, что это – ничто, которое клубится! Оно взглянуло на меня тысячью невидимых глаз и глумливо усмехнулось тысячью невидимых ртов. Мне стало страшно.

– Из-звините. Д-дверью, по-моему, ошибся…

Произнося этот никчемный лепет, я знал, что дверь – моя, и ведет она в мою квартиру. Вернее, вела…

ЕЛКИ-ПАЛКИ!!! Я понял, что со мной! Холодный пот проступил на лице… Так вот ты какая, белая горячка! «Горячий, горячий, совсем белый!» Мне захотелось плакать.

Внезапно я услыхал далекое-далекое заунывное пение, бесконечный рефрен, похожий на мантру. Пение доносилось из этого самого ничто. Из того ничто, что заполонило мою квартиру. Вот как! Выходит, к зрительным прибавились еще и слуховые галлюцинации!

«Иди… Иди вперед. Шагни в портал… Вперед. В портал. Иди!»

Ноги подкосились. Я нащупал стену, оперся ладонью. Потом шагнул назад. Губы тряслись.

Погоди! Если протереть глаза…

Я протер, надеясь, что после этой скромной операции морок развеется.

Черта с два он развеялся!

Ох! Я тяжело осел у стены.

– Передо мной – квартира! Передо мной – квартира! – забубнил я, прикрыв глаза и мысленно представляя себе интерьер родимой прихожей. В каком-то журнале я читал, что самовнушением можно добиться невероятных, просто-таки феноменальных результатов. Партайнгеноссе Борман, к примеру, лечил самовнушением ангину. Говорят, успешно. Кант вообще разработал и претворил в жизнь целую систему самовнушения. Правда, под конец жизни она вышла ему боком, он свихнулся, ну так то под конец жизни… В общем, я решил пойти по их дорожке. Я горячо пожелал увидеть милый сердцу коврик для обуви и старую вешалку. Потом напрягся и снова пожелал. И открыл глаза.

Знаете, что я увидел? Правильно – то же самое. То есть ту же серую, клубящуюся поверхность. Это не выползало в коридор, словно в дверном проеме стояла невидимая преграда. Я таращился на ничто, как баран на новые ворота. А пение проникло в мозг, обволокло сознание и настоятельно требовало шагнуть вперед…

– Чертовщина! – Я потряс головой и постарался сосредоточиться. Хорошо, результатов от самовнушения – ноль. Не всем дано, признаю. Возможно, здесь нужна психика потоньше и морда поширше. Каким будет следующий шаг? Я могу прикорнуть под дверью, в надежде, что к утру морок сам собой развеется, то есть пройдет приступ белой горячки. Тем более, сейчас лето, не замерзну. Хм, а что скажут соседи? Выйдут поутру, а я спокойно дрыхну у порога, изрыгая перегар, как дракон пламя. Тогда звание первого алкоголика дома будет мне обеспечено. Да, это отпадает… Ох, какой бардак в голове! Стоп! Есть еще один способ! Ну-ка, встали… Встали, встали, я сказал! Вот так. Теперь закроем глаза, сцепим покрепче зубы, чтобы не стучали, и… вперед.

Да не бойся, дурак! Ты же входишь в собственную квартиру! Стоит тебе почувствовать под ногами коврик, потрогать вешалку – все встанет на свои места. Ну же, заставь себя сделать шаг!

Я заставил. Шагнул широко, презрительно усмехаясь собственной трусости: «Хо-хо! Под ногами-то – коврик! Эх ты, трусливый заяц!»

Ни коврика, ни пола под ногами не оказалось.

Я шагнул в пропасть, в ледяную пустоту, наполненную загадочным пением. Я падал и, наверное, кричал. Да что кричал, орал как резаный, пока сознание не померкло.

Нет воздуха, нет времени, нет пространства.

Стремительный полет… нигде…

Круг света… Шире… ШИРЕ… ШИРЕ!

– А-а-а!

Бамс!

Яркая вспышка.

Снова темнота.

Я пропал из своего мира, чтобы…

Не появиться в другом.

Я висел в черной, невообразимо огромной и страшной пустоте и не мог толком пошевелиться – ноги и руки были словно спутаны упругой паутиной.

– Промахнулся! Ох! Я промахнулся!

Ломкий стариковский голос доносился как сквозь вату – откуда-то из неведомого далека. Может, из другой вселенной.

Я замычал вопросительно.

– Подожди! Подожди! Я перенастрою портал!

Хм. Ну давай, перенастраивай.

Страха я почему-то уже не испытывал. Попытался разорвать паутину – не сумел, хотя мускулы напрягал.

– Ты слышишь меня? Человек?

Ко мне обращается, что ли?

– Уу-у-у!

– О чудо! О радость! Я успею тебя вытянуть, прежде чем они до тебя доберутся!

Кто это – они? Местный аналог лангольеров?

Признаться, вот на этом месте я начал испытывать легкое волнение.

– Уу-у-у!

– Я вложил в тебя наш язык, арвест, это я успел сделать. Ты понимаешь меня, человек?

– Уу-у-у! Д-да-а-а…

– Да-да-да, ты меня понимаешь, что за радость!

А мне-то что за радость, скажите на милость?

– Я вложил в тебя язык, значит, ты можешь меня разуметь. Ты нужен мне, человек! Сейчас… сейчас я тебя вытяну… Нужен, чтобы спасти мой мир, чтобы разобраться с Атро!

Кто это – Атро? И почему именно я? Но-но! Поставьте меня обратно. Верните где взяли, и скажите, что так и было! Я не хочу играть роль Гордона Фримена, которого засунули в горнило Сити-17! «Нужный человек в нужном месте и в нужное время…» Да нафиг мне это нужно?

– Эй, а ну, старый хрыч, вертай назад! – гаркнул я во всю мощь своих легких. – Вертай, я сказал! Я на это не подписывался!

Стариковское бормотание усилилось. Я понял, что он меня слышит и прекрасно понимает, но включать обратный ход не намерен. Мое волнение перешло в страх.

– Эй, дед! Мужчина! Э-э… товарищ! Друг! Ты ошибся номером! Я – не он! Он – другой. Эй, ты, я говорю – ты меня с кем-то спутал!

Тут меня дернули. Сверху. Как репку из грядки.

Я заорал:

– А-а-а-а-а!

Больно было, мое тело будто хотели растянуть на лишние полметра.

В голосе старика послышался ужас:

– Не… не надо! Эй, вы, не надо его вытягивать!

Мое волнение превратилось в ужас.

Могучая невидимая рука снова дернула меня – вверх. Раз дернула, два дернула – но мои ноги прочно увязли в невидимой трясине. А рука продолжала дергать меня, пытаясь освободить, да так, что хрустели кости.

– Эй, да вы охренели там? – заорал я.

Рука молча дергала меня вверх, но трясина не отпускала.

– Не дам! Не отпущу! – визгливо завывал невидимый старик. – Вы не получите его, подлые мерзавцы!

Меня бы кто-нибудь спросил… так, для приличия.

– Не пущуууу!

Рука дергала меня, грозя разобрать по косточкам. Во тьме вдруг проявились лица – странные, огромные, искаженные этой самой огромностью, гротескные, целый хоровод лиц. Три… пять… около десяти: они смотрели на меня, они нависли надо мной – мужские или женские, я не мог разобрать, так как от боли перед глазами помутилось.

Рука обхватила меня, стала тянуть неуклонно и жестоко, от чего…

Лица взирали на меня – с ненавистью и страхом.

…боль стала настолько сильной…

Внезапно трясина подалась, выпустила меня с громким чпоканьем.