Возвеличить престол (СИ) - Старый Денис Страница 20

Ладно обвинять, но звучали прямые оскорбления. Так что наказать… Жестко наказать.

Я сделал два шага навстречу к супруге, достал нож… Ксения зажмурилась, возможно, смиряясь с участью быть убитой. Но я не убивать ее подступил.

Разрезая ножом ее платье, шнурки, которые переплетались на спине, по типу платья итальянского фасона, я тяжело дышал. Накатило такое животное желание, что удержаться уже не мог. Желание наказать свою женщину вылилось в пожар вожделения.

Ксения молчала, стояла без движений, а ее глаза все так же излучали страх. Она готовилась к смерти, а теперь… что будет дальше, она уже не понимала, лишь чувствуя мою агрессию. Я после осознаю, как все это выглядело, насколько напугал свою жену, но пока…

Ночная рубашка была разорвана руками, а потом я облокотил жену на стол.

— Охренеть, — сказал я через некоторое, не особо продолжительное, но сверхэмоциональное, время

— Хлясь! — звонкая пощечина прилетела мне по правой щеке.

Не успел я подумать, почему Ксения лупит меня по правой щеке, если она правша, и я должен отхватывать по левой стороне своего лица, как прилетело и туда, для симметрии.

Что бы жена ударила своего мужа? Кто узнает, засмеют. Нет, жена может зарядить пощечину, но «правильный» муж не может такого оставить без наказания. В будущем я встречал такие пары, где жена лупила своего супруга, когда тот не мог ответить, уже потому, что жена имела второй дан по карате. В этом мире такое, наверное, невозможно.

— Я не хотела тебя убивать. Я готовила яд для Матвея. Думаешь, мне легко убивать своего родича? Сколь Годуновых осталось? Матвей, почитай, из ближних отца, последний, — женщина расплакалась.

А я чувствовал себя скотиной, животным, но… еще не пресытившимся животным. А формы Ксени так манят, а волосы, чернявые, густые, так эротично растрепаны…

— Так и не надо его убивать! — сказал я, а Ксения даже плакать переслала.

— Но он подговаривал меня, он… тебя собирается убить, — недоуменно говорила Ксения.

Я хотел объяснить жене, что смерть Годунова не принесет пользы для России и для меня, что на него завязаны не только немалые площади земли, но и большое количество дворянства. Я знал, что своих, условно «клиентов» из дворян, Годунов неплохо так прибарахлил и луками добрыми и конями неплохими одарил, у кого юшман, у кого и бахтерец, но все имеют отдельно еще кольчугу и шеломы. И что мне всех их на кол? Так глупо использовать человеческие ресурсы? Нет.

— Я поговорю с ним. Уже завтра все близкие к нему люди будут осажены в домах и усадьбах. А после дам выбор: или смерть, или он возглавит Амурское воеводство, — деловито говорил я, чуть ли не пуская слюну, рассматривая тело жены.

— Охальник! — выкрикнула Ксения и подняла разорванное платье, прикрываясь им. — Нет же такого воеводства!

— Будет! — сказал я и выдернул из рук жены платье.

— Только нынче нежно! — потребовала Ксения, откликаясь на ласки.

Я, так или иначе, но собирался увеличивать русское присутствие на Дальнем Востоке. Что я знал о происходящем там? Ну, во-первых, в ближайшее время должна была начаться маньчжурская экспансия, которая перерастет в захват маньчжурами Китая. Сейчас должен быть какой-то там правитель, что объединил разрозненные тунгусо-маньчжурские племена [хан Нурхаци]. Сами маньчжуры, как мне кажется, не так, чтобы сильны, чтобы покорить Китай, наверняка этот станет возможным не из-за силы кочевников, а слабости китайцев. В Поднебесной кризис и имеет место предательство, потому журженям, как китайцы называют маньчжуров, удастся стать китайской элитой. Так что пока там можно половить рыбку и в мутной, и в некоторых местах, прозрачной водичке.

А еще Япония. Сейчас в Стране Восходящего Солнца только что установился сегунат Токугава. Но страна все еще открыта для иноземцев. Мало того, я знал, что японцы прибывали, или прибудут посольством в Рим, где дадут, или дали, согласие на распространение христианства [посольство 1616 года]. Изоляция Японии будет позже. Так почему бы…

Впрочем, нечего делить шкуру неубитого медведя. Хотя, логово косолапого зверя уже выявлено.

Утром мы с Ксенькой продолжили «мириться». Вспомнив свое животное состояние ночью, я ужаснулся. Ни в той, ни в этой жизни, я настолько не покорялся инстинктами и эмоциям.

Однако, и после того, как мне удалось усилием воли вылезть из постели, чувство вины не сильно надо мной довлело, некогда было сокрушаться. И дело не только в том, что Захарий Петрович послал своих людей ко всем наиболее значимым соратникам Матвея Годунова, но и в том, что ко мне рвались… Иоганн Кеплер, вместе с Софией Браге.

В этот раз, все же, я отдал приоритет не людям науки, а внутренним проблемам.

— Ксения рассказала? — не стал скрывать своей вины Годунов, когда его привели ко мне в кабинет.

— Не думаешь же ты, что я оставил тебя без досмотра? — ухмыляясь, отвечал я.

Распирало сказать, что я сейчас даже спасаю жизнь Матвею. Ведь его родственница, Ксения, вознамеривалась самостоятельно убить своего родича.

— Могу просить, тебя государь-император, чтобы казнь была не колом? Все же я ничего не сделал тебе дурного. Замени удушением, государь-император, — Годунов сделал попытку смягчить приговор.

Смерть — она же и есть смерть! И, казалось, «смягчить приговор» — это оксюморон. Какое смягчение, если в итоге все та же смерть. Но умирать десять часов и умереть мгновенно — это огромная разница. Именно поэтому изобретение месье Гильона, прозванное «гильотиной», французы всерьез считали проявлением гуманизма и в духе Эпохи Просвещения. То, что в Париже после революции был конвейер смерти, не важно, для многих способ умерщвления говорил о прогрессе общественной мысли.

— Матвей Михайлович, я предлагаю сделку… нет не так — я настолько не хочу расстраивать свою любимую жену, что могу предложить нечто иное, чем смерть, — сказал я и замолчал, давая возможность Годунову самому хвататься за соломинку, а не тащить его из пропасти.

— Ксения живет сердцем. Повезло тебе государь. Что же до жизни, то я разумный человек, чтобы всегда между смертью и жизнью, выбирать жизнь, — философствовал Годунов.

— Мудро, боярин Амурский воевода, — улыбнулся я.

Далее были частности, заверения, что больше «никогда», «крест целую», «свечку поставлю в храме». Про свечку, правда, уточнения не было «за здравие», или «за упокой».

Насколько я знал, Годунов во время Романовых, в той реальности, что все дальше и дальше от нашей, был хорошим воеводой в Томске и быстро реагировал на проблемы Восточной Сибири, вернее, русского присутствия в том огромном регионе. Хотел все же иметь его боярином, но направим энергию Матвея Михайловича в полезное дело.

— Государь! — Годунов взял мою руку и поцеловал.

К этому проявлению раболепия я отнесся спокойно. Пусть целует, мыло уже изготовляем, помою после руку.

— Есть с собой печать? Пиши признание! — потребовал я.

Годунов написал. Какой бы он не был мужественным, а в малодушии я его обвинить не могу, Матвея пугала перспектива быть казненным. Поэтому и сложнейшая задача быть русским первопроходцем на Дальнем Востоке, Годунова не пугала. Тем более, что в газете «Правда» были напечатаны статьи Минина, в которых пафосно восхвалялись подвиги Чулкова и основание нового русского города Красноярск. Быть на гребне народного почитания, как героя, даже, если ты в это время будешь пудами загребать рыбу из далеких рек Сунгари или Амуре — всяко лучше, чем смерть.

— Акишка! — позвал я паренька, которого Лука просил попробовать на должности царского помощника, сиречь, секретаря.

— Да, государь! — резко, словно черт из табакерки, материализовался парень.

Сегодня у него первый день стажировки, но Лука поручался за, как он говорил, «зело шустрого и смышлёного отрока, что разумением своим паче иных буде». Посмотрим, кто там такой лучший ученик, казалось, незаменимого, Луки. Если получится освободить Луку Мартыновича от работы секретаря-референта, то это будет весьма полезно и позволит многоумному Луке сконцентрироваться на другой работе.