Конторщица-2 (СИ) - Фонд А. Страница 21

И мы приступили.

Первый вопрос задала винтажная дама в накинутом на плечи ажурном палантине, сколотом у горла огромной камеей:

— Аллитерация, ирония, эпитет — какое из этих средств выразительности не является лексическим?

Я ответила, пока вроде нетрудно.

Затем вторая, в бархатном платье с рюшевым кипенно-белым воротником предложила проанализировать выражение «солнце улыбается».

Я проанализировала. Дамы переглянулись, но вроде вполне благосклонно.

Пока все идет хорошо.

А потом, третья дама, во взбитом, как безе, парике и в перламутровых бусиках, спросила:

— А скажите, Горшкова, к какому функциональному стилю речи, на ваш взгляд, принадлежит этот текст? — она открыла толстую чуть потрепанную книгу и хорошо поставленным голосом выразительно зачитала: «…Настоящий политработник в армии — это тот человек, вокруг которого группируются люди, он доподлинно знает их настроения, нужды, надежды, мечты, он ведет их на самопожертвование, на подвиг…».

Кончики пальцев у меня онемели. Блин, надо как-то выкручиваться.

А дама тем временем читала дальше: «…Большинство наших политотдельцев, политруки, комсорги, агитаторы умели найти верный тон, пользовались авторитетом среди солдат, и важно было, что люди знали: в трудный момент тот, кто призывал их выстоять, будет рядом с ними, останется вместе с ними, пойдет с оружием в руках впереди них. Стало быть, главным нашим оружием было страстное партийное слово, подкрепленное делом — личным примером в бою…».

Что делать?

Что, мать вашу, делать?! Откуда я знаю, куда эта идеологическая писанина принадлежит?!

Дама закончила читать, аккуратно поместила ажурную закладку, вырезанную из новогодней открытки, между страниц, отложила книгу и, наконец, воззрилась на меня.

Повисла тишина. Где-то сзади, в оконное стекло с тихим истерическим жужжанием билась муха.

Нужно было что-то отвечать и быстро.

И я ответила так:

— Сложность данного текста в том, что семантика его неоднозначна. И делать какие-то определенные выводы крайне сложно.

Дама изумленно вскинула тонко выщипанную бровь, остальные нервно зашушукались.

— Поясню, — смело продолжила я (терять-то мне уже было нечего), — для иллюстрации моего тезиса давайте возьмем на пример… эмммм…. ну, хотя бы поэзию… или прозу, без разницы, того же Бальмонта. С одной стороны, бытует мнение, что его риторика семантически неприглядна, вот послушайте: "завес пурпурных трепет издавал как будто лепет, трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне...".

Я остановилась, вдохнула воздух и продолжила в притихшей аудитории:

— Другие же, и вполне небезосновательно, трактуют семантические границы его риторики как «превосходно», что наглядно показывает вот эта строка: "звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит...".

— Но это же Леонид Ильич Брежнев! — назидательно и слегка нервно прервала меня дама, сердито потрясая книжкой, из которой вывалилась закладка и шлепнулась на пол.

Капец.

— Я знаю, — нагло соврала я и выкрутилась, — поэтому и позволила себе сравнение с текстами символистов Серебряного века. К сожалению, в наше время уровень писателей еще не достиг того мастерства, чтобы сравнивать их с произведениями самого Леонида Ильича!

(именно сейчас я, как никогда, ясно понимала, что чувствовал Ипполит Матвеевич, когда они с Остапом Бендером устроились на пароход художниками, и нужно было рисовать сеятеля).

Тем не менее высокая комиссия переглянулась и все глубокомысленно покивали головами, дескать, да, конечно, только с символистами Серебренного века и можно сравнивать, а с остальными — ни-ни.

— А скажите,… эммм… — другая, винтажная дама заглянула в мои бумаги, — здесь упоминается, что вы составили анкету профессионального выгорания работников?

— Именно так, — подтвердила я.

— А почему вы решили заняться этим вопросом?

Я оседлала моего любимого конька о том, как это важно, и понеслось.

— Спасибо, с этим понятно, — резко перебила меня дама в парике и вытащила из папки кучку вырезанных моих газетных заметок, — смотрю, вы ведете рубрику для женщин.

Я кивнула.

— Но это же писачество какое-то! — возмутилась она, недовольно позвякивая бусиками. — Низкопробная беллетристика, которая к филологии не имеет никакого отношения!

— Главное здесь не форма, а содержание, — ответила я и пояснила, — в этом случае Слово как раз и является инструментом воздействия на человека, а в моем случае — на женщин, чрез средства массовой информации. Слово — это мощное страстное оружие, как правильно написал Леонид Ильич!

Комиссия подзависла. С Брежневым спорить не хотел никто.

Пауза затягивалась, и лишь глупая муха продолжала настойчиво и тщетно биться в окно. Я ее прекрасно понимала.

— Замечательно, — кивнула винтажная дама, — эту студентку я забираю к себе, в моей научно-поисковой группе найдется место для темы, посвященной изучению профессионального выгорания рабочих.

— Но позвольте, … — возмутилась дама в рюшах, — анализ семантических критериев в текстах должен быть в приоритете для филологов, и в моей группе студентов еще есть одно место!

— А мне кажется, что ей нужно еще поготовиться, и мы рассмотрим ее кандидатуру на следующий год, — мстительно ввернула дама в парике, недовольно на меня зыркнув.

— Давайте не будем спорить, товарищи, — примиряюще похлопал в ладоши цыплячьеволосый мужчинка и все моментально примирились и умолкли, сверля друг друга взглядами. — Давайте послушаем, что скажет Лидя.. эммм.. Степановна?

— Мне интересны все эти направления, — изобразила я лучезарный восторг, проигнорировав даму в парике. — К сожалению, работа в депо «Монорельс» отнимает все мое время, кроме того, у меня еще и общественная деятельность, мы читаем под руководством Симы Васильевны лекции для работников, в том числе в домах престарелых. А также проводим другие благотворительные акции.

— Как вы сказали? — заинтересовалась ранее дремавшая сухонькая старушка, — Акции? Благотворительные? Прэлестно, прэлестно!

Блин, надо действительно следить за языком.

Секретарь торопливо подсунула мою папку председателю.

— Ааа, вы входите во Всероссийское общество охраны природы! Ясно, ясно, — пробормотал он, впрочем, без особого интереса.

— Но это не помешает исследовать семантику… — предприняла еще одну попытку дама в рюшиках.

— К сожалению, я взяла из детского дома ребенка, сиротку, и ей нужно уделять много времени, вы же понимаете, — сказала я с извиняющейся улыбкой.

Комиссия умилилась и поняла.

В общем, в институт меня приняли!

Во всяком случае, в списках я себя сразу нашла.

Глава 14

Противный металлический скрежет острым штырем жахнул по барабанным перепонкам, аж зубы заныли — сегодня в ремонтном цехе депо «Монорельс» готовили сразу несколько составов. Перепрыгнув через просыпанную белесую хрень, то ли соль, то ли известь какая, я вытянула шею, вглядываясь в воняющий запахами жженной резины и мазута полумрак: где-то там должен быть Иваныч, но заходить не хотелось — я сегодня сдуру надела белую блузку, совсем забыла, что подписи придется по всем цехам бегать собирать.

Поиски успехом не увенчались: Иваныч как сквозь землю провалился; поминая его недобрым словом, я мысленно сплюнула и вернулась в родную контору. Здесь пахло привычно — «Красной Москвой», слежавшимися бумагами и свежими сплетнями.

— Горшкова! Лидка! — меня догнал рыжий Севка, сегодня он был особо растрепан и лохмат.

— Чего тебе? — буркнула я, недобро.

— Говорят, ты в институт поступила? — хитро прищурился Севка и подмигнул, со значением. — С тебя причитается! Так что накрывай поляну! Будем в студенты тебя посвящать.

— Вот еще! — попыталась отмахнуться я.

— Да ты чё, Горшкова, совсем забурела, от коллектива отрываешься! — возмутился он, и хаотичная россыпь веснушек на его бледном лице стала еще ярче, — правду, значит, говорят — гордая стала, с начальством якшаешься, с Мунтяну вон задружилась. Зря ты так. Смотри, Лидка, допрыгаешься ты с этим Мунтяну, я тебе серьезно говорю…