Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич Страница 21

— Восемь… — продолжил Дементьев. — Не наши… То есть, наши, но не из списочного состава…

— Какие же это «наши», если они не входят в эскадрон?! Ты что, совсем партийную совесть потерял?! Какие они тебе «наши»?!

В ярости Горюнов повернулся к Семенову.

— Видишь, комэск, какие дела? Доходила до меня такая информация, только я не мог поверить! Этот гад Клюквин среди красного эскадрона свой собственный бандитский отряд создал! Который не командованию, а ему подчинялся, только его приказы выполнял! А он им за это привилегированное положение: и новенькая одежда, и лучшее оружие, и еда сытнее, и дисциплина слабей! А наш комиссар, стало быть, с ними политико-воспитательную работу проводил!

Он снова повернулся к Дементьеву.

— Ну, спасибо, иуда!

Горюнов резко вскинул руку и выстрелил. Пуля опрокинула Дементьева на спину, прошла навылет и, отрикошетировав от насыпи, с визгом ушла в небо.

Стоящие на путях чоновцы, матерясь, шарахнулись в стороны.

— Ты что, обалдел?! Своих побьешь!

Но Горюнов не обратил на крики ни малейшего внимания. Он смотрел, как подергивались ноги бывшего комиссара, как руки, не чувствуя боли, судорожно хватали острую щебенку насыпи.

— Что, гад, не сладко? Надо было свой партийный долг выполнять! Тогда бы и сам жил, и эскадрон сохранили! — чекист подошел вплотную и выстрелил ещё два раза. Дементьев затих.

Горюнов спрятал маузер в кобуру, одернул кожаную куртку и обратился к окаменевшему строю:

— Собаке — собачья смерть! Так будет с каждым, кто изменил присяге и предал советскую власть! Кто хочет жить — подумайте, как будете искупать свою вину, что расскажете нам о тайных заговорах и предательских планах!

Потом повернулся к командиру чоновцев.

— Разоруженные предатели передаются под вашу ответственность! Отведите пока в депо, к вечеру придет состав, доставите в штаб фронта!

Вечером была гроза, арестованных грузили в подогнанные к станции теплушки под проливным дождём, под надсадные удары грома.

О дальнейшей их судьбе Семенов не узнал. Знал только, что к нему, на перевоспитание и для искупления вины кровью, никого не направили. Скорей всего, возобладала первоначальная позиция чекиста, и трибунал посчитал, что все заслуживают расстрела.

В «Беспощадном» поговаривали, что избежавших «вышки» клюквинцев могли направить в другой полк. Семенов этих слухов не оспаривал. Хотя сам был уверен, что всех проштрафившихся пустили в расход. Но это было справедливо, ибо революцию можно делать только чистыми руками!

Когда вернулись в расположение и не очень сытно поужинали, уже смеркалось. Люди устали — сказывалось нервное напряжение: все-таки своих разоружили и ЧОНовцам сдали… Сейчас бы разрешить по стакану самогонки для расслабления, да объявить отдых до утра. Но откладывать операцию было никак нельзя. Не исключено, что бандиты ждут гонца от Клюквина, или сами собираются утром присоединиться к эскадрону — любое нарушение плана могло вызвать подозрение — тогда ищи-свищи их в степях да перелесках…

Семенов дал два часа на отдых, затем первый взвод и комендантское отделение — ударная сила эскадрона «Беспощадный» — выдвинулись к цели. На месте, рассчитал комэск, если не торопиться и соблюдать тишину, должны быть аккурат после полуночи. Внезапный налёт лучше проводить перед рассветом — и сон крепче, и бдительность часовых ослаблена… Авось обойдется без перестрелки!

В лесу, за которым, судя по карте, их ждал хутор Волчий, сделали привал. Послали вперед наблюдателей, обмотали копыта коней мешковиной, чтобы легче отличать своих, повязали на левую руку белые тканевые лоскуты. Выждали, пока ночь стала сереть, и медленно двинулись вперед. Отборные кавалерийские кони умнее иного человека: перестали фыркать и трясти гривами и как будто даже поступь их сделалась мягче. Узкий месяц едва светил в вышине, растворяясь в лучах еще невидимого на земле солнца.

— Все тихо! — доложили наблюдатели. — Никакого движения, часовые если и выставлены, то скорей всего дрыхнут…

Осмотрелись. Вот он, Волчий! Всего четыре домика — рассыпались по склону сразу за опушкой леса. Ниже, к излучине реки — огороды. Выше — пасека.

Все приказы были отданы ещё в штабе, роли распределены. Каждый знал, как действовать.

Спешившись и привязав коней к деревьям, группа Ангела Смерти вошла в хутор. Рассыпались по двое на каждый дом. Пшенкин, Петрищев и остальные бойцы верхом двинулись следом, забирая по краю, охватывая Волчий живым кольцом, словно на облавной охоте.

Собака залаяла и тут же, надсадно кашлянув, умолкла, будто подавилась собственным лаем. Или костью поперхнулась. Комэск отправил Сидора к дальнему дому, сам с двумя бойцами остался на месте.

Звуки, доносившиеся из темноты, непривычное ухо вряд ли связало бы с боевой операцией: тяжкий вздох, скрип двери, стукнула створка окна, чьи-то подошвы грузно приземлились на землю, кто-то поскуливает — возможно, приснилось страшное. Но Семенов, удобно устроившись в седле и вслушиваясь в погожий июльский рассвет, отмечал: сняли часового, вошли в первый дом, во второй, взяли кого-то, выволокли с кляпом во двор… Но вот со стороны ближайшего к лесу дома грянули, почти сливаясь в один, два выстрела. Гулко прокатилось вдоль реки эхо, испортив вроде бы тихое деревенское утро.

Комэск, держа маузер наготове, пустил Чалого на выстрелы, зорко всматриваясь в заметно редеющие серые сумерки, чтобы не пропустить фигуру без белой повязки. Но навстречу ему, убирая оружие в кобуру, со двора неторопливо вышел Ангел Смерти.

— Задание выполнено, товарищ командир, — сказал он. — Тут двое дёрнулись, пришлось успокоить.

— Остальные что?

— Взяли чисто. В тёпленьких постельках…

— Кот и Весёлый задержаны?

— А то. Лично вязал, — он развёл руками. — Ну, и приложился слегка. Для революционного воспитания!

Комэск только крякнул, но ничего не сказал. Коломиец свое дело туго знает, его учить — только портить!

Ангел Смерти залихватски свистнул, и подлинная картина происходящего в тот же миг проявилась: хутор мгновенно ожил, от соседних домов в его сторону двинулись бойцы, подталкивая перед собой захваченных в плен клюквинцев — босых, в исподнем, руки связаны за спиной, во рту кляпы. Восемь человек. У некоторых разбиты лица, у одного на месте глаза пунцовый пузырь. Веселый то и дело оглядывался, вертел головой, стараясь разглядеть — какие силы у семеновцев, да как расположены: видно, прикидывал, как уйти. Блатные никогда не оставляют надежды на побег. Кот ковылял рядом, кособочась и прихрамывая, грудь его была перевязана бинтом.

— Ох, сдается мне, я знаю, чья это пуля тебя достала, — холодно проговорил комэск. — Ты не из тех, похоже, кто привык дела до конца доводить! А меня батя покойный учил: недоделанное дело бедой обернется. Потому я на коне, а ты стреноженный! Так-то…

— Да это всё наш умник белогвардейский, Челюсть, — отозвался Кот. — Хрен бы его взял! Я и не знал, куда он гранаты бросает… Потом только… Ну, он свое получил, да и мне ни за что досталось! А ведь я даже пистоля не вынул! Но ты молодец! Ничего не скажу — ты лучше меня стреляешь, сдаюсь…

— Это ты про что рассказываешь? — недобро скривил губы Семенов. — Про соревнования наши? Или про то, как меня чуть на куски не разорвали?! Если б живот не схватило, я бы так в кровати и остался!

— Сироту казанскую разыгрывает, сука! — зло сказал Петрищев.

— Так говорю же, братцы, ошибка вышла! Короче, дело житейское… Пошумели, постреляли. Война кругом. А на войне и не такое случается! Все живые, вот и нас зацапали! Вы еще в выигрыше!

— А ребят наших закололи, это ничего?! — бойцы «Беспощадного» зароптали, кто-то щелкнул затвором. Кот огляделся, пожал плечами вроде как обиженно, сплюнул. — Ну, банкуйте, ваша сила! Я все честно обсказал, как было.

— Значит, ты и ни при чем? А Челюсть-то кто такой? И как он с тобой в Сосновке оказался? — спросил Семенов.

— Да хрен его знает! Клюквин его маэстро называл. У него, говорил, диверсий было больше, чем у тебя баб. Слушайте, говорил, его как мамку в детстве не слушали… Ну, и вот оно как обернулось, — Кот широко улыбнулся, словно предлагая комэску разделить его шутливый настрой.