Чингисхан. Сотрясая вселенную - RedDetonator Страница 22

Виссарион думал недолго. У него было чутье на судьбоносные моменты.

– Я не подведу вас, господин, – ответил раб.

– Я в тебя верю, – усмехнулся Эйрих. – Но помни: предательство приведет тебя к участи, что хуже, чем смерть.

Виссарион уже давно знал Эйриха, но ни разу не слышал, чтобы тот шутил. Эйрих вообще никогда не шутил и не смеялся над чужими шутками или промахами. Это одна из тех вещей, которая делала его странным в глазах окружающих. И раб прекрасно понял, что слова Эйриха следует воспринимать предельно серьезно. Потому что где-то глубоко в подсознании он не воспринимал этого ребенка как ребенка, ведь дети больше времени уделяют развлечениям и забавам, ведь они же дети, а Эйрих…

Раб не встречал таких взрослых, которые с подобной самоотдачей предавались интенсивному труду и тренировкам. Он сам не прилагал и десятой части таких усилий не то что в детстве, а даже во время пребывания в статусе общественного раба…

Они вернулись домой, Эйрих передал куропатку Татию, уже почти смирившемуся со своей судьбой, после чего прошел к Тиудигото, ожидавшей его у очага. Там же сидели Эрелиева и Мунто. Последняя, дочь Фульгинс, была до крайности молчалива. Настолько, что Эйрих думал, что она нема. Но она не нема, просто почему-то очень бережет слова. Или ей нечего сказать.

– Что за римляне в деревне? – с нетерпением спросила мать. – И почему ты так долго возвращался?

– Куропатка сама себя не поймает, – указал Эйрих на добычу в руках Татия. – А римляне – это посланники константинопольского императора. Они пришли якобы для того, чтобы замирить готов с римлянами…

– Якобы? – уцепилась Тиудигото за ключевое слово.

Мальчик уселся перед римской печью, построенной Виссарионом. От очага Тиудигото не отказалась, потому что на костре ей привычнее готовить еду, но против каминуса не выступала, на практике убедившись, что греть дом им гораздо экономичнее и эффективнее.

– Да, якобы, – кивнул Эйрих. – Они говорят красивые слова, но я не понимаю, почему они появились только сейчас. Римляне на юге терпели от нас бедствия в течение всей моей жизни, а посланники прибыли только сейчас. Это странно.

– Может, их император решил, что выгоднее платить нам положенное, чем терпеть убытки? – предположила Эрелиева.

Сестрица всегда верит в лучшее. Возможно, со временем это пройдет.

– Я бы не был так уверен, – вздохнул Эйрих.

Он бы, окажись на месте императора, прислал бы сюда пару-тройку легионов и истребил всех готов, кроме женщин и детей. Последних он, в традиционной манере, измерил бы колесом арбы[25], это самый надежный способ установить возраст. Лицо и кожа могут обмануть, но рост никогда не обманывает, потому что даже взрослый человек настолько низкого роста не представляет угрозы воинам.

Но римляне медлят, практически заигрывают с готами, провоцируя их заходить с набегами все дальше и дальше. Эйриху было плевать, что там подумают простолюдины, но вот знать… Знать должна уже начать задавать вопросы, очень практичные вопросы о целесообразности власти слабого правителя. Если император не может защитить их имущество и жизни силами легионов, может, он не достоин власти?

Эйрих всегда умозрительно ставил себя на место своих противников, чтобы попытаться их понять. Врага легче одолеть, если понимать его лучше, чем он сам себя понимает.

«Война – это битва умов полководцев, а не только сила войск, – вспомнил Эйрих истину, найденную им еще в прошлой жизни. – Кто кого передумает – тот и победил».

И он чувствовал, что ему отчаянно не хватает информации и понимания римлян.

«Надо побыстрее прочитать и перечитать принцепса Октавиана Августа, – сделал он себе зарубку на память. – Хотя Август давно уже разобрался бы с нами…»

– Но тогда чего они хотят? – спросила Эрелиева.

– Не знаю, – признался Эйрих, – но я обдумываю это. Посмотрим, к чему все это приведет…

9 сентября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония, деревня без имени

Деревянная часовня, увенчанная простым крестом, была тесным помещением, где едва уместится пять-шесть человек. Строили ее тщательно, но с экономией материалов, поэтому стены были из тонких бревен, пусть и тщательно отесанных. На алтаре часовни стояла единственная серебряная чаша, из которой отец Григорий орошал младенцев водой при крещении.

В христианских храмах несторианского толка Эйрих видел красивые иконы, но в этой часовне ничего подобного нет и не было никогда.

– Скажи, как ты пришел ко Христу? – спросил отец Григорий. – Я никогда не видел тебя на проповедях.

– Для того, чтобы к тебе пришел бог, не нужно находиться в каком-то определенном месте, – уверенно ответил Эйрих.

Концепт о том, что не нужно каких-то там храмов, он понял в прошлой жизни, в Хорезме. Тамошние жители были мусульманами и у них фактически не было храмов. Единственный храм их религии находился в далекой Аравии, в городе Мекка. Их мечети – это не храмы, а места для совершения молитв. У христиан же повсюду храмы, даже у кереитов и найманов, христиан-несторианцев, были такие сооружения.

У тенгрианцев, таких, как Эйрих, были священные места, но не было сооружений, где надо было совершать молитвы и поклоняться своему богу. В этом радикальное отличие от христианства и мусульманства. Но здесь о мусульманах никогда не слышали, зато не протолкнуться было от христиан, причем не от арианцев, которых Эйрих еще принимал, а от неправильных, верящих в тройного бога.

– Тогда как ты узнаешь о необходимых ритуалах? – лукаво усмехнувшись, спросил отец Григорий.

– Отец научил, – ответил Эйрих. – Но это неважно. Важно то, что должна быть вера. Если совершать все положенные ритуалы, но без веры, то в них нет никакого смысла. Ты, святой отец, видишь это каждый день.

Отец Григорий недовольно поморщился. Ему не нравилось, как говорит этот малец, но он был прав. Веры у паствы нет. Они почти в открытую поклоняются своим старым богам, особенно когда выпьют хмельного, совершенно не боятся кар господних, а некоторые из них разоряли христианские храмы во время набегов. Пусть это не готские храмы, но они посвящены одному богу…

– Если ты поддержишь меня, святой отец, – заговорил Эйрих. – Я сделаю так, что подчиненные мне готы уверуют в единого бога.

– Что ты понимаешь под поддержкой? – отвлеченный тяжкими думами, спросил отец Григорий.

– Скоро должно что-то произойти, – вздохнул Эйрих. – Что-то нехорошее. Что-то, что я не в силах остановить. Если мы справимся, то надо будет выбирать нового вождя, но уже не просто первого среди равных, а настоящего вождя…

Сказать, что отец Григорий был потрясен – это преуменьшить его истинное изумление. Такие юные мальчики так не говорят. Он молчал около минуты, борясь с внешними проявлениями изумления.

– И кого ты видишь таким, кхм-кхм, вождем? – поинтересовался он, отойдя от изумления.

– Зевту, своего отца, – ответил Эйрих без лишних раздумий. – Он достойный воин и должен хорошо проявить себя у власти, ведь у него есть выдержка.

– Но я могу немного… – с неохотой признался отец Григорий.

– Если бы ты мог много, ты бы не согласился нас поддержать, – едва обозначил улыбку Эйрих. – Но кое-что ты все же можешь…

16 сентября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония, деревня без имени

Комит Иоанн Феомах торчал в этой варварской деревне уже восемь дней. Вождь Брета оказался достаточно наивным, чтобы купиться на дары и посулы.

Пришлось ограбить собственную виллу, собрать все золото и ценности, а также забрать все бочки дорогого вина, заложенные еще его прадедом, чтобы приехать к готам с щедрыми дарами.

Дорогу до этой деревни, где живет довольно успешный готский вождь, но, самое главное, далеко не самый успешный, подсказали готские мирные селяне, обитающие на границе Паннонии. О Брете ходят разные слухи, дескать, он уважаем в среде вождей, но все равно не самый важный из них. Иоанну нужен был именно такой. Такой, чтобы его впечатлили щедрые дары, а еще такой, чтобы мог собрать у себя в деревне всех окрестных вождей с дружинами.