Отстойник - Дикий Носок Страница 23

платья пышных, белоснежных грудей с рыжими веснушками, игриво взвизгивала, пощипываемая за мягкое место толстыми купеческими пальцами, раззадоривая аппетит гостя. И раззадорила-таки, аж два раза, невзирая на изрядное количество выпитого. Все это Никодим Савватеевич помнил хорошо. А вот, что было дальше, хоть убей, вспомнить не мог. Только проснулся он уже здесь, уткнувшись мордой в пыль, в одном исподнем, с зажатой в руке пустой бутылкой из-под шампанского.

Один лишь раз с тех пор загорелся Никодим Савватеевич жаром при виде бабы – как увидел впервые итальяночку: молоденькую, нежную, испуганную, с глазищами в пол-лица. Ну ровно лань трепетная, так и хотелось приголубить. Уж он бы её не обидел, лелеял бы птичку райскую, из рук не выпуская. Но итальяночка ему не досталась, ушла жить на дальнее озеро с компанией отщепенцев. А Никодим затаил обиду.

Располагалось жилище Никодима Савватеевича в элитном квартале, который Эдуард при первом знакомстве метко нарек «Рублевкой». Кроме купца здесь обосновался бордель, расположившийся в бывшей когда-то ярко-желтой бытовке с красной полосой и загадочной надписью «АВАРIЙНА КИIВПАСТРАНС» без колес и кабины, но зато с тремя окошками с каждой стороны. Помимо любви здесь обменивали на вещи самогон, а также играли в кости. Девок было всего две, да и те не первой свежести. Ремеслом своим они промышляли не для заработка, а, скорее, из любви к искусству.

Таитянка Маони – необъятная, пухлогубая, луноликая, со смуглой, лоснящейся кожей была глупа, как курица и ленива, словно удав, заглотивший стаю обезьян разом. Лучшим времяпрепровождением она полагала валяние на импровизированном диване, клиентов принимая тут же. Языками Маони так и не овладела, обходясь простыми жестами. Жизнь свою она почитала райской: работать не надо, думать ни о чем не надо, лежи себе, крутясь с боку на бок, да мужиков привечай. Чем не счастье?

Бойкая хохлушка Ганна была её полной противоположностью – маленькая, горластая, острая на язычок, шустрая, любопытная. Она крутобедрым колобком каталась по поселку, разнося слухи и сплетни и баламутя стоячую воду, будто плюхнувшаяся в болото лягушка. Ганна была вся, словно наливное яблочко, но уже чуть перезревшее, тронутое гнильцой под кожицей, вот-вот готовое свалиться с дерева.

Содержатель борделя – педантичный немецкий бюргер Ганс вел дела с присущей своей нации практичностью и аккуратностью, не позволяя местным жителям, среди которых по неизвестной причине преобладали мужчины, чпокать девиц на халяву. Производство самогона весьма изобретательно наладил тоже он. Гадость была несусветная, но забористая, и, поскольку менял он её дешевле, чем китайцы, пользовалась большой популярностью. Сам Ганс свое пойло не пил, справедливо полагая, что от этого бизнесу сплошные убытки. Никодим Савватеевич бюргера за предприимчивость уважал и почитал дельным человеком.

Жаждущие азартной игры, пьяного забытья и плотских развлечений, не мудрствуя лукаво, располагались живописными кучками прямо на земле, вблизи бытовки.

Еще одним владельцем элитной недвижимости, жилище которого располагалось чуть поодаль, являлся Дон Хосе Фернандо Хименес. Падре Хименес был невысоким, худым, черным, как галка, с надменно задраным горбатым носом и тонкими, музыкальными пальцами. Одет он был в черную сутану и кожаные сапоги. На груди его висело массивное серебряное распятие. Серебряный же перстень с черным камнем украшал правую руку. Внешняя незначительность святого отца компенсировалась невероятно сильной харизмой этого человека.

Человек с такой харизмой в 20-м веке мог бы устраивать революции, свергать правящие режимы, вдохновлять на смерть террористов-смертников, собирать многотысячные стадионы на свои концерты или, на худой конец, составлять конкуренцию Владимиру Жириновскому в Государственной Думе в его лучшие годы. Но если ты родился в Кастилии в конце15 века, то применение своим способностям мог найти лишь в лоне церкви, проповедуя и обращая дикарей в истинную веру. Так и оказался падре Хименес в Новом Свете, где конкистадоры огнем и мечом загоняли язычников в лоно католической церкви, попутно обирая их до нитки и отправляя на встречу с вновь обретенным Богом раньше времени.

Неугасимый огонь фанатизма горел в глазах Дона Хосе Фернандо Хименеса, заставляя поеживаться даже людей неробкого десятка. Никодим Савватеевич – человек приземленный, вспоминающий о Боге лишь в самом крайнем случае, святого отца побаивался, хотя виду старался не показывать. Материальные блага падре Хименес считал делом суетным и заботился лишь о спасении души. И не только своей, а и всех прочих. Дело в том, что Дон Хименес полагал себя пребывающим в чистилище – месте, где души внезапно умерших и не успевших получить отпущение каких-то малых грехов при жизни католиков, очищаются от них посредством разных посмертных испытаний, чтобы войти в Царство Божие. И считал себя обязанным помочь христианским душам.

Люди слушали его, как завороженные, хотя большинство не понимали ни слова. «Сектанты», как окрестили их прочие поселенцы, смотрели своему предводителю в рот, ловя каждое слово, и ходили за ним послушной отарой овец. Самогона они не пили, окружающим миром не интересовались, но истово молились, ожидая конца. Фанатизм был заразен, как ветрянка в детском саду. Для Никодима Савватеевича эта власть тощего испанца над людьми была непонятна. Ведь и дать им он ничего не мог, а поди ж ты, народ будто приклеивался к нему намертво.

Местом обитания святого отца была конструкция, в которой современники без труда опознали бы почтово-пассажирский дилижанс. Все сиденья снаружи давно были с него сняты, куда-то делись и колеса, остались лишь жесткие лавки внутри. Дон Хименес о комфорте не задумывался. На ближайших соседей: стяжателя, сводника и блудниц смотрел с нескрываемым презрением, кривя тонкие губы злого рта, и считая их настоящими еретиками и пособниками дьявола. За людские души святой отец готов был бороться до конца.

Загвоздка была в большом количестве нехристей и китайцев в чистилище. Как такое может быть? Они вообще не должны были тут оказаться, а отправиться прямым ходом в геенну огненную. Падре Хименес долго ломал голову над этой загадкой. Но, в конце концов, все же сообразил: ревностные католики, отмолив свои невеликие прегрешения, отправлялись в Царство Божие, а нехристи так и оставались здесь, ожидая страшного суда, и принялся за дело с удвоенным рвением.

Но ни многолетнее служение во славу Господа, ни размышления не помогли падре ответить на другой вопрос: что происходит с теми, кто умер здесь? Как вообще можно умереть в чистилище? Ведь все они и так уже мертвы? Где же сейчас бравый вояка – Дон Мануэль Ортего и его солдаты?

Видит Бог, он пытался. Пытался вновь обратить в истинную веру того краснокожего нечестивца, по вине которого они умерли. И вновь не преуспел. Когда он пытался сделать это впервые,