Позывной "Курсант"–3 - Павел Барчук Страница 23

— А здесь… — Голос отца снова становится напряжённым. — Подожди…Это же…Быть не может!

— Да. Та часть «Завещания», которую так и не огласили в мае 1924 на съезде ЦК РКП(б). Вот ее я не читал сам. И тебе не советую. Скажу лишь, официальная версия, будто товарищ Ленин не предложил определённой кандидатуры на замену сам знаешь кому…она неверна. Вернее…пожалуй, это даже ложь. Еще тут есть документы касательно смерти Фрунзе… В общем, даже с первого взгляда, надеюсь, Сережа, ты понимаешь, как важно спрятать эти документы…

— Реутов…Реутов…

Голос Бернеса внезапно резанул мой слух, хотя он говорил тихим шёпотом. Уж Эмма Самуиловна и то в данную минуту гораздо громче высказывалась в лицо Подкидышу, который сидел, втянув голову в плечи и совершенно не споря со старухой. Но ее голос для меня почему-то звучал просто фоном. Мы все давно поняли, когда старуху несет, надо просто перетерпеть. Даже Ванька теперь ни слова не говорит Эмме Самуиловне в ответ.

А вообще… Все детдомовцы после принятия в комсомол и переезда в большой дом немного изменились. Неуловимо. Я, наверное, не смог бы сказать, в чем конкретно, однако, эти перемены чувствовались, как привкус специй в еде.

В данный момент мы находились на уроке словесности своим старым составом бывших беспризорников. Сегодня почему-то Эмма Самуиловна забрала нас прямо с утра.

Я тоже находился. Физически. А на самом деле уже почти час гонял в голове очередной сон. Прокручивал его с самого начала до конца. Конец — это слова берлинского гостя, насколько важны документы. И все. Сон оборвался на самом интересном месте. Потому что явился отвратительно довольный Шипко, который радостным тоном сообщил, что выходной это тебе не на всю жизнь, а, значит, надо вставать и топать на пробежку. Он, мне кажется, с особым удовольствием собирал своих подопечных утром при том, что получекисты, с которыми мы жили в комнатах, в этом ежедневном торжестве здорового духа не участвовали.

И вот теперь меня мучал вопрос. Что, блин, за документы? Нет, каждая фраза отпечаталась в моей башке чётко. Даже удивительно. Я, сидя в классе, реально смог воспроизвести весь сон заново. Хотя сейчас бодрствовал. Но смысла этих фраз не понимаю. Какая-то муть голубая, честное слово.

Я повернул голову и посмотрел на Бернеса, сидящего рядом со мной за учебным столом. Он ведь не просто так меня теребил.

— Ты чего такой странный? Со вчерашнего вечера. Как тебя этот нкведешник привёз, ходишь молча. Видел в окно, когда ты шёл к дому. Видок был, краше в гроб кладут. Смотришь куда-то в одну точку. — Марк говорил, едва шевеля губами, чтоб не дай бог Эмма Самуиловна не заметила и не услышала. — Я вчера вечером забегал к тебе, так твои парни сказали, мол, вырубился рано. Едва вернулся из города, сразу и улёгся.

— Да так…– Я пожал плечами. — Прогулка выдалась особо насыщенная.

Хотя на самом деле, ни хрена, конечно, не «да так». Вообще-то, я еще разговор с Клячиным не переварил нормально. А разговорчик у нас вышел, просто закачаешься. По большому счету, всю дорогу до самой школы я слушал, какая товарищ старший майор госбезопасности удивительная сволочь. Ну, и само собой, Клячин, наконец, сказал вслух, мол, да, он знает точно, кто я такой. Правда, эту часть повествования чекист подал очень обтекаемо.

Типа, начал подозревать, что дело пахнет писюнами, еще по дороге в детский дом. Странно товарищу Клячину стало, почему именно его Бекетов отправил за каким-то левым, совершенно на хрен никому не нужным пацаном. И зачем вообще Бекетов постарался внести в списки этого левого пацана.

В общем, в рассказе Клячина мой благодетель выглядел как самый настоящий человек-говно. Особенно, в отношении семьи Витцке. Слил отца Реутова — Игорь Иванович. Причем, еще к тому же имея сомнительные планы в отношении матери. Озабоченный тип, товарищ Бекетов, честное слово.

Но при аресте нашу с Реутовым маменьку неосторожно убили. И дальше план Бекетова претерпел срочные изменения. Потому что от маменьки он хотел не только любви, но и определенной информации.

А теперь — внимание! Следующим этапом в рассказе Клячина стал акцент на важность сведений, находившихся у Витцке в Берлине. Как неожиданно…Я весь в благодетелях, что свинья в апельсинах, но моим благодетелям в итоге очень хочется выяснить, не известно ли мне случайно, как, а главное — куда, папенька спрятал и денежки партии, предназначенные для работы разведки за границей, и некие документы, имеющие необыкновенную ценность.

В общем, я, конечно, заверил Клячина, что теперь буду напрягать свою отбитую башку с еще большими усилиями, но… Как говорится в одном известном анекдоте, ложки нашлись, а осадочек остался. Вот и у меня было такое состояние, когда я распрощался с Клячиным. Вроде бы все понятно с Николаем Николаевичем. И как человек он мне всяко приятнее Бекетова. Хотя бы папу не подставил и к маме грязных ручонок не тянул. Однако… Что-то все они мне обрыдли до тошноты.

Правильно Бернесу «мои парни» сказали. Я пришёл в комнату, посидел, потупил, сходил в душ и просто завалился в постель. Голова гудела от полученной информации и от всего, что произошло. Мне тупо нужно было отключиться.

Ага! Хрен там! Отключился, как же. Под утро вместо спокойного отдыха я получил очередной сон. Не знаю, что спровоцировало новое видение. Возможно Бекетов и Клячин вместе взятые.

Причем, видение было снова глазами Алёши. Как в первые разы. Я четко, очень четко слышал все, о чем говорил отец деда с загадочным Львом Сергеевичем. Правда, ни черта из этого не понял. Какие-то разведки, завещания, шпионаж… Фамилии, имена, которые фигурировали… Я их не знаю. Пожалуй, кроме Фрунзе. Не совсем уж дурачок.

— Слушай…– Я снова посмотрел на Бернеса. — У тебя же родители были из этих…из политических вроде. Ну, ты вроде уже в сознательном возрасте их деятельность застал. Так же? Да и сам ты у нас парень сообразительный. Можно сказать, идеологически подкованный.

— И что? — Марк нахмурился.

Он вообще старался без нужды в общении с детдомовцами не вспоминать настоящую семью и арест близких. Тем более, не говорил об этом сам. Даже о своей беспризорной, уличной жизни мог что-то рассказать, а вот о родных — нет.

—