Вадим - Рус. Заговор Богов Страница 25

— Ну когда же, родной ты мой зять, сработает твоя пирамида? — Увидев, в ответ на собственную угрозу, нахмурившиеся брови Руса, искусный правитель мгновенно сменил гнев на милость.

А в саму пирамиду, в массовую близорукость опытнейших месхитинских купцов — не верил. И в том, что зять выполнит обещание, снимет блокаду, — не сомневался. И не представлял каким образом он это сделает. Единственная приходившая ему в голову мысль, которую можно назвать реалистичной, была: «Неужели Этрусия объявит войну Месхитии?», — она же была совершенно невероятной.

— Скоро, родной ты мой тесть, — усмехнулся Рус. — Ежедневные выплаты растут и подходят к ежедневным вложениям, которые, увы, потихоньку падают. Скоро вхолостую работать начнем. Через декаду, думаю, закроем лавочки. А вот через сколько уйдет флот — не ведаю, очень надеюсь, что скоро. Потому что в столице такое начнется, — выделив слово «такое», Рус сменил тему, заговорив неподдельно тепло. — Как тебе мой Игнатий? Внука давно видел? — и лица обоих: отца и деда расплылись в улыбках.

В отличие от Аригелия, царя Сильвалифирии, лицо которого, по мере наполнения «временной сокровищницы» месхитопольским золотом, становилось смурнее. Он знал, что ему достанется только треть (с условием обязательной чеканки собственных монет!) и теперь сильно жалел, что не доторговался до половины.

Рус выбрал Кафарское пятно потому, что хотел помочь молодому царству золотом — единственным ценным ресурсом, которого не хватало в альганских пятнах. И место под временный клад было удобное — пещера под крайним северным холмом, в которую вел лабиринт с ловушками. Ранее, в глубокой древности там тоже находилась сокровищница. Только она опустела еще до Сумрака, до нового обретения столицы кланом «Заря-в-утренней-росе-на-Юном-Листочке».

Хвала богам, все ловушки давно деактивировались и Рус, воспользовавшись чьей-то памятью, легко прошел по лабиринту. Шел вместе с Аригелием и когда они вдвоем очутились в большом округлом помещении, хлопнул в ладоши и зажегся свет. Если честно, то Рус и сам удивился: думал, что за тысячи лет Сила в простых узорах развеялась окончательно — ан нет! В «светляках» — сохранилась. Теперь будут гореть вечно — посылать команду «выключение» Рус не собирался. Не хотел, а получились понты, колотить которыми, находясь в альганских пятнах, где иных магов днем с огнем не разыщешь, выходило само собой.

Аригелий был склонным к Силе Эледриаса. Он внимательно рассмотрел, насколько успел, конечно, узор «включения», оторвавшийся от ладоней Руса. Спросил, однако, не о нем:

— Значит здесь ты предлагаешь устроить нашу казну. А те, неактивные узоры? По-моему, они жаждут активации.

— Ты прав — это ловушки. Они такие. Активируй, если хочешь, — Рус пожал плечами, — в «наставлении» написано, как это делается. А что? Удобно. Лабиринт сложный, открывать его секреты будешь только близким, а на входе поставишь надежную охрану.

— Не в этом дело. Помещение слишком большое. Да и против «ям» различных Сил защиты нет. Заходи, воруй.

— Хах! Ты сначала ловушки активируй и узнаешь, как они отнесутся к появлению в этом большом помещении неугодных тебе личностей. А координаты снимать? Храни секрет, я только тебе его открыл. Да что мы все одно по одному? Говорили уже, и не раз. Условие помнишь?

— Пять магов отправить в Месхитополь, в меняльные конторы «Три толстяка». Они станут с помощью «упругих лепестков» наполнять сокровищницу золотом, но мне от него достанется только треть и обязательно надо печатать свои монеты. Да! Слухи о глубоком руднике поддерживать, но под большим секретом.

Рус — пасынок Френома, побратим Эледриаса и, наконец, маг-Хранящий неопределенного ранга, написал целое наставление, куда внес большинство нужных структур, по-местному — узоров. Причем распределил их очень удобно: от простых к сложным и если внимательно приглядеться, то можно было различить некие закономерности.

Все жрецы и склонные к Силе Эледриаса относились к чужаку с таким пиететом, что Аригелий, в серьез считающий себя настоящим побратимом «Защитника и Освободителя», невольно взревновал. Но первый царь Леса Свободы отлично умел владеть собой — никто, а в первую очередь сам Рус, ни о чем не догадывался.

Вскоре в сокровищнице появилось золото. Сначала немного, потом побольше, а через месяц как прорвало: посыпалось потоком, удерживаемым исключительно развитием каналов пяти магов в Месхитии и двух в Кафарии, которые перебрасывали монеты из подвалов меняльных контор «Три Толстяка».

В последние полдекады Аригелий заходил хранилище, которое стал в серьез считать собственной казной ежедневно и с вожделением смотрел на золото. Охранники, пребывающие с ним, относили к выходу из холма столько, сколько могли поднять и лишь с улицы, опасаясь больших колебаний Силы, царь «лепестками» отправлял золото к печам под центральным холмом. Вслед за деньгами в «упругие лепестки» прыгали трое доверенных охранников и сам Аригелий. Только одна мысль резала ему сердце: две трети богатства, которое он стал считать полностью своим, придется отдать…

Рус не успел выйти из шатра Пиренгула, как к князю влетел ошарашенный секретарь:

— Го-государь, — он шумно сглотнул и протянул Пиренгулу черный амулет «эфирного разговора». Весь княжеский аппарат государственного управления давно переехал в активно строящийся Альвадис. — А-асман младший зовет тебя на правосудие Богов или Предков, как тебе будет удобнее.

На лице тирского владетеля нарисовалось огромное облегчение, словно он тянул, тянул повозку в гору, знал, что так надо, но упорно не понимал зачем. Теперь все выяснилось.

Князь нарочито медленно, успокаивающе, взял амулет и безразличным тоном поотвечал на горячечные выкрики молодого человека. Рус узнал тот голос, голос вылеченного им от слабоумия Асмана-младшего. «Это сколько прошло-то? — невольно задумался он. — Черт, совсем потерялся. Пять лет точно… не, шесть. Как время бежит, господи!», — о какой-то там опасности для себя или тестя — не беспокоился совсем.

— Никого из телохранителей не беру! — высокопарно произнес Пиренгул, отдавая секретарю амулет. — Иду к этому сопляку один. Зять, сопроводить не желаешь? — это сказал уже гораздо тише.

— Ко второму зятю? — уточнил Рус и продолжил громко, чтобы и за пределами шатра, не защищенного «глушащими» Знаками, было слышно. — За любимым тестем я хоть куда! С ним я никого не боюсь! — Подмигнул князю, обозлившемуся на сарказм, без сомнения, понятый всеми приближенными (Это наоборот — с Русом Пиренгулу бояться нечего). — Куда идти? — спросил уже тихо.

— В дворцовый парк напротив парадного входа, — сквозь зубы прошипел Пиренгул, еле удержавшись от «вспышки». Выдохнул горячим паром и продолжил спокойнее. — Я сам «жерло» создам. Пусть ты для них станешь сюрпризом.

— Тогда я следом, не потревожив Силу, в кустики, которые слева от главного крыльца. — Негромко предупредил Рус. Пиренгул серьезно кивнул и вскоре под ним загорелось «жерло вулкана».

Асман-младший (не дававший клятву не оспаривать княжение Пиренгула) толкнул речь перед толпой. И его слова были весомо подкреплены повозками, забитыми вкусно пахнущей снедью. Народ носами потянулся к отряду асманитов, числом два десятка. На белоснежном единороге сидела замотанная в красивый голубой башлык женщина, в которой легко угадывалась средняя дочь Пиренгула Мерильгин — жена Асмана-младшего. Тогда, при принятии венца, идея женить наследника Асмана Второго на собственной дочери, пытавшейся убить Гелингин, показалась Пиренгулу очень заманчивой. Сегодня, смотря на возмужавшего Асмана, державшего в правой руке саблю, а в левой кинжал — князь сомневался в том решении. Как-никак зять, близкий родственник, убивать которого было, по крайней мере, неприятно. А надо.

Вызов был брошен по всем правилам. Пиренгул, как ни крутился, отказаться не смог — слишком сильны и законны права противника на венец. И так как претендент не был склонным к Силе, то и смерть свою принять должен был не от магии — о чем и состоялся договор на площади под самым крыльцом. Решение скрепили клятвами Богам и Предкам. Громыхнуло. Что в ответ на клятву было явлением редким. Все. Гвардейцы, во главе с кусающем губы Рахмангулом, вперемежку с десятком охранников Асмана (эх, мало их Танагул порезал!) растащили толпу, оставив пустое, мощеное красно-коричневым камнем пространство шагов пятьдесят в диаметре.

Настраиваясь на почти забытую, чисто фехтовальную схватку, отец бросил хмурый взгляд на дочь и закаменел. Такого презрительного торжества, такого уверенного предвкушения победы, такой радости от предчувствия скорой смерти (неясно чьей, но Пиренгул серьезно заволновался) он не видел давно. На лице родной дочери — не ожидал и не желал разглядеть такое.