Андрей Гончаров - Два выстрела во втором антракте Страница 26

— Да Емельяна! Он у господина капитана в кабинете сидел, и они разговаривали — прямо как друзья. Я, как увидела, не знала, что и думать. А господин капитан меня успокоили. Говорят: «Ты, Анастасия, не бойся. Этот господин, которого ты знаешь под именем Емельян, — наш человек. Причем лицо весьма значительное. Так что ты его деятельности препятствовать не должна. Вот выполнят они свое задание — и тогда все твои тревоги закончатся». Вот оно как, Ванечка!

— Выходит, Емельян — вовсе не подпольщик… — размышлял вслух Ваня. — Хотя и верно, чего удивляться, Углов ведь говорил…

— Какой Углов? — насторожилась Настя. — Еще один из ваших «товарищей»? Хотя черт с ним. Я ведь тебе почему все открыла? Потому что показать хотела, что я тебя не боюсь вот нисколечко!

И она, сложив пальцы, отмерила крошечный кусочек ногтя — показала, как мало боится.

— А решишь Севе сказать — я найду, чем тебе рот закрыть, — пригрозила она. — Ничего у тебя не выйдет. Попробуешь — самому хуже будет!

— Да не собирался я ничего говорить! — воскликнул Ваня. — За ребенка твоего боялся, его жалко было. Это ты сама все начала! Ты…

Он остановился на полуслове — слышно было, как стукнула входная дверь. Затем послышался глуховатый голос Всеволода:

— Ого, а у нас гости? Кто это там?

И в следующую минуту Романов появился в дверях кухни.

— А, Ваня! — обрадованно сказал он. — Легок на помине! Я тут как раз к тебе идти собирался. Ты мне для одного важного дела нужен. Мне…

Тут он вдруг запнулся и внимательнее посмотрел на взволнованное лицо Вани и раскрасневшееся — своей жены. Какое-то неясное подозрение, как видно, родилось в его голове. Если бы в тот момент Ваня нашел нужные слова, чтобы это подозрение рассеять, то все бы, возможно, обошлось. Но ему, как нарочно, ни одно подходящее слово в голову не приходило. Ну ни одно!

Между тем Настя истолковала молчание «гадалки» по-своему. Она, видимо, решила, что Ваня собрался-таки разоблачить ее перед мужем и просто не знает, как начать. И тогда она сама решила сделать первый ход, сыграть на опережение.

— Нельзя тебе, Сева, его для дела использовать, — заявила она. — Подвести может. Потому как у него совсем другое на уме.

— Другое? Ты о чем? — спросил Романов.

— Да о том же, о том! Ты, я вижу, и сам обо всем догадался! — заявила Настя. — Подвел тебя приезжий друг, ох как подвел! Видать, он там, в Киеве, по бабам изголодался! Никакая ему, заморышу, не давала! Так он не посмотрел на мой живот, не помешал он ему — приставать ко мне начал! Я уж и не знала, как отбиться!

— Вот ты, значит, как! — вскричал Романов, надвигаясь на Ваню. — Вон какие у тебя особые таланты! А я смотрю — что это рожа у тебя какая-то смущенная, словно рубль украл? А ты вон чего! Да я тебя…

И хозяин квартиры, не тратя больше время на разговоры, кинулся на обидчика, схватил его за воротник пиджака и стал душить. Сила у него была медвежья; Ваня чувствовал, что воротник сжал ему горло, что ему нечем дышать. Из последних сил он рванулся — не надеясь освободиться, вообще ни на что не надеясь и не рассчитывая, а просто инстинктивно, как повешенный хватается за петлю, надеясь ее ослабить.

И — о чудо! — этот рывок дал результат. Нет, он не вырвался из объятий ревнивого революционера — просто не выдержал воротник старенького пиджака; он треснул, половина его оторвалась. Ваня судорожно вдохнул воздух, рванулся еще раз — и весь воротник целиком остался в руках у хозяина квартиры.

Пока Романов душил его, они топтались возле стола, и каким-то образом развернулись, так что теперь Ваня оказался ближе к двери. И он немедленно этим воспользовался. Не рассуждая, он кинулся к двери, и дальше, по коридору, к выходу. Выскочив из квартиры, ссыпался вниз по лестнице и выбежал из дома. Прямо за собой, всего в нескольких шагах, он слышал топот ног Романова и его тяжелое дыхание. Ваня понимал — стоит ему оступиться, упасть, — и он пропал, пощады не будет. Руководитель организации максималистов находился в таком состоянии, когда никакие доводы рассудка не действуют. И если дома, в квартире, он мог еще сдержаться, остановиться перед убийством, опасаясь возможных последствий, то здесь, на пустынной улице, глубокой ночью его ничто не сдерживало. А Тихомировская улица, где жил в основном рабочий люд, была совершенно пуста — ни одного прохожего.

Ваня бежал, не замечая, куда бежит, не думая ни о чем, кроме одного — лишь бы не упасть. Но он понимал, что долго так не выдержит. Он не умел бегать, он и ходил-то плохо. Лишь крайнее отчаяние придало ему сил. Насколько их еще хватит? Самое большее — на несколько минут. Потом преследователь все равно догонит его. И тогда его ничто не спасет…

Глава 19

Телефонный инженер, он же капитан Следственного комитета Игорь Дружинин, вышел из дома Мосоловых в прекрасном настроении. Все удалось как нельзя лучше! Он даже рассчитывать не мог на такую удачу! Шел всего лишь получше познакомиться с одним из недругов Столыпина, а узнал о существовании группы заговорщиков, стремящихся устранить всех соратников покойного премьера. Мало того — получил приглашение оказать этой группе помощь! Надо скорее рассказать обо всем Углову! Эх, жаль, позвонить нельзя!

— Так за чем дело стало? — сказал инженер, обращаясь к себе самому. — Ты же у нас телефонный гений! Возьми да изобрети сотовую связь на сто лет раньше! Хотя нет, не получится. И не только потому, что нельзя, — история изменится радикальным образом. Но и просто физически не выйдет — ведь сейчас еще никакой микроэлектроники нет, и до первого спутника еще пятьдесят лет ждать придется. А как без них? Ладно, приду в гостиницу — так расскажу.

Размышляя таким образом, он и не заметил, как перешел Фонтанку, и, следуя вдоль Екатерининского канала, вышел на Михайловскую площадь. Здесь ему внезапно бросилась в глаза вывеска на одном из зданий: «Кабаре „Бродячая собака“». Рядом помещалась афиша, сообщавшая, что сегодня в помещении кабаре состоится вечер поэта Николая Гумилева. Нет, этого Дружинин пропустить не мог! Он взглянул на часы. Вечер только что начался, он успел!

Спустившись по ступенькам, он вошел в помещение знаменитого кафе. Сцена, затянутая черным шелком, была еще пуста, он успел вовремя. Зато зал был полон. С первого взгляда было заметно, что здесь собралась не обычная публика, а люди богемы. Бросались в глаза бледные лица и длинные волосы многих мужчин, вызывающие наряды дам.

У подскочившего кельнера инженер попросил отдельный столик и после некоторых споров, завершившихся выплатой вознаграждения, получил его. Усевшись, он принялся оглядывать зал. Обратил внимание на стены, расписанные в древнерусском стиле, но при этом очень ярко. Потом стал рассматривать посетителей. В это время дверь открылась, впуская новых посетителей. Первым шел сам виновник сегодняшнего торжества — в длинном черном сюртуке, с красной гвоздикой в петлице. А за ним… Дружинин знал, что так и должно быть, но все же не мог поверить, что видит это наяву: в подвал спустилась Ахматова. Еще очень молодая, с гордо откинутой головой…

Гумилев усадил свою спутницу за столик (к сожалению, он находился далеко от места, где сидел Дружинин), а сам проследовал на сцену. Постоял немного, глядя куда-то в сторону, а потом, без всякого предисловия, начал читать:

С тусклым взором, с мертвым сердцемв море броситься со скалы,В час, когда, как знамя, в небедымно-розовая заря,Иль в темнице стать свободным,как свободны одни орлы…

Поэт читал стихи из своего последнего сборника «Жемчуга», а также из еще не вышедшей книги «Чужое небо». В паузах между стихами в зале возникала звенящая тишина. Аплодисментов не было: как видно, в артистическом кафе «для своих» они не были приняты.

В одной из таких пауз, которая длилась чуть дольше (поэт, словно погруженный в размышления, прогуливался по сцене), в зал спустилась еще одна посетительница. Ее облик показался Дружинину знакомым, однако рассмотреть девушку получше не удавалось: зал был погружен в полумрак. И лишь когда она села за столик в двух метрах от инженера, он увидел ее лицо и сразу узнал: это была Маша Мосолова, дочь генерал-лейтенанта Мосолова, с которой он расстался какой-то час назад.

Девушка почувствовала его взгляд и повернулась. Когда она узнала недавнего гостя, ее лицо выразило сложную гамму чувств. Вначале на нем отразилось негодование, даже ненависть. А затем Дружинин явственно прочитал на лице Маши жгучее любопытство.

Тем временем Гумилев закончил свое выступление. Вот теперь в кафе разразилась настоящая буря восторга: поэту устроили овацию, дамы одна за другой несли к сцене букеты роз… Собрав все цветы в охапку, поэт сошел со сцены — и бросил все это цветочное великолепие к ногам своей молодой жены. Ахматова почти никак не отреагировала на это выражение чувств, лишь слабая улыбка скользнула по ее губам.