Грифоны охраняют лиру - Соболев Александр Страница 26

— То есть ты хотела его соблазнить? — переспросил Никодим, стараясь придать голосу максимум возможного безразличия.

— Не будь смешным, — отмахнулась она (на его взгляд, недостаточно убедительно). — Естественно, нет. Я хотела проникнуть к нему в квартиру и завязать разговор.

Постановка этой мизансцены оказалась непростой задачей: беспокоясь за успех своего дела, она не могла привлечь никого из редакции; прочих же друзей не хотела тревожить, опасаясь, среди прочего, насмешек в случае неудачи. Сперва она сходила на разведку. Властитель дум жил в семиэтажном доме на Землянке, в старом московском районе близ Земляного вала; в его парадной не было швейцара (что в рассуждении Вероникина замысла было несомненным плюсом), но не было и явного хода на чердак, что, в свою очередь, составляло минус. Окна его квартиры, расположенной на четвертом этаже, выходили во двор — а их следовало перед началом операции непременно проверить, чтобы понапрасну не тревожить гулко резонирующую пустоту. С природной обстоятельностью она составила список необходимых вещей: ей требовалось шесть бутылок из-под вина, наполненных горячей водой (она как раз должна была остыть, покуда она ехала бы со своей Калужской заставы), небольшой тазик, шампунь, халат и тапочки — плюс место, куда можно было бы скрыть все лишнее перед тем, как предстать перед Шарумкиным. Последнее неожиданно нашлось без труда: на шестом этаже (она поднялась вверх на лифте и, стараясь никому не попадаться на глаза, пешком спустилась вниз) из-за причуды строителей, то ли фантазировавших на ходу, то ли намудривших с чертежами, оказалась ниша, куда легко мог бы спрятаться человек — например, наемный убийца, мысленно предположила Вероника, привыкавшая рассуждать с криминальной сметкой. Вероятно, здесь мог бы полежать некоторое время и рюкзак, нашедшийся среди имущества отчима, рыболова-покойника: теоретически все необходимое влезало и в чемодан, но мешал проклятый тазик, из-за которого верхняя крышка никак не могла закрыться. Вероника рассчитывала, что юная барышня с чемоданом смотрелась бы органичнее, но деваться было некуда — и вот неким ранним весенним вечером она наполнила бутылки горячей водой, заткнула их (не без труда) пробками, отчего в ее кухне мгновенно создалась атмосфера бутлегерского склада, проложила их черным шелковым халатом с драконами, закрепила в пресловутом тазике, поместила все это в рюкзак, оказавшийся неподъемным, и отправилась в путь.

Сперва она хотела поймать такси, но по здравом размышлении мысль эту отвергла — даже не касаясь возможных объяснений с водителем (багаж у нее был нетривиальный, а маршрут для человека с рюкзаком — тем более), таксомотор отбирал свободу маневра, которую она ценила: высаживаясь у подъезда, можно было нарваться на неожиданный приступ галантности у водителя или прохожего, который предложил бы дотащить тяжеленный рюкзак до квартиры. Поэтому Вероника мужественно добрела до остановки трамвая, дождалась нужного номера, затащила в него рюкзак (который, несмотря на драконов, предательски позвякивал, заставляя окружающих бросать на нее взгляды: насмешливые, сочувственные, надменные — в порядке убывания частотности), вышла, пересела на другой — и, наконец, в сгущающихся сумерках направилась от остановки к писательскому дому. Нельзя сказать, чтобы ее не посещали мысли о сомнительности всего предприятия: первоначальный кураж, подпитанный азартом изобретательности, при столкновении с реальностью начал иссякать — так, вероятно, полководец, составивший изящный план кампании и не спавший ночь в восхищении перед будущим кровопролитием, падает вдруг духом при виде действительного ристалища: клочковатый туман, волглые кусты, колея, пробитая лесовозами, коровьи лепешки и голос злой птицы, оскорбительно скупо кукующей из скрытого пеленою редколесья. Масштаб и равнодушие окружающей нас природы, мириады ее сложноустроенных часовых механизмов со сцеплением тончайших шестеренок, ее полное безразличие к нам и нашим ничтожным делам и мыслям способны повергнуть в панику и более твердые умы, а не только двадцатидвухлетнюю девицу, задумавшую шалость, хотя и вполне невинную.

Перед домом был небольшой сквер (который в лихую минуту, впрочем, мог бы претендовать и на звание парка); у начала диагональной дорожки, в укор градостроителю-ригористу проложенной чуть наискось от казенной гаревой тропы, она остановилась и аккуратно опустила рюкзак на землю. Перед ней в московской полутьме уходила вглубь ольховая аллея, по обе стороны которой росли небольшими купами плотные кустарники в полтора-два человеческих роста с крупными розовыми и желтыми цветами; в уме у нее промелькнуло звучное слово «рододендроны», хотя она, далекая от естественных наук, вряд ли представляла себе, как они выглядят. Еще на подходе к скверу ей почудилось под одним из кустов легкое движение, подобие светлой тени; когда она остановилась, это белесоватое пятно двинулось в ее сторону, вдруг напугав ее до полусмерти: нервное возбуждение, наложившись на физическую усталость, сделало ее чересчур восприимчивой. В воздухе густо пахло цветочным духом; слышались звонки трамваев с ближнего кольца, вокруг не было ни души. Тень, приблизившись, оказалась некрупной короткошерстной палевой собакой исключительно дружелюбного вида; морда и лапы ее были измазаны в грязи, как будто она что-то припрятывала под кустом. Виляя хвостом, она подбежала к Веронике и потерлась о ее ноги, запачкав заодно светлую юбку. Вероника наклонилась и погладила ее. «Ты потерялся?» Пес утвердительно поскулил и только что не закивал головой. «Ах, бедняжка. И что с тобой делать?» Живое воображение развернуло перед ней череду умилительных картин: вот она возвращается с псом домой, вот он спит, набегавшись, на коврике в углу, ест из фарфоровой миски с изображением стилизованной косточки, дает ей лапу, лежит на спине, подставляя брюхо для почесывания… Как в комиксе (жанре, быстро и крепко вошедшем в российский обиход), появились и мгновенные картины под рубрикой «А в это время…»: почтенное семейство, оплакивающее побег любимца; осиротевшее место в углу с одиноким поводком; рыдающие дети; старушка-ведьма, смотрящая огненными глазами прямо ей в душу с газетного листа… Вероника потрясла головой и присела на корточки поближе к обрадованному псу, который немедленно облизал ей лицо и потыкался грязной мордой в ухо. «Погоди, да у тебя ошейник». К ошейнику приклепан был жетон с чеканкой: «Тап. К11796. Возн.» (очевидно, «аграждение» не поместилось; вряд ли имелось в виду «есение», например, машинально подумала она). Пес вилял хвостом и выражал крайнюю готовность идти за Вероникой хоть на край света, украдкой, впрочем, поглядывая и на ее рюкзак, потенциально таивший съестное. Тут возникла новая сложность.

Естественным движением Вероники было бы дойти до телефона и позвонить растяпе-владельцу, чтобы вернуть ему беглую собаку, но для этого ее было бы неплохо взять на поводок: особенно глупо оказалось бы рапортовать о поимке, покуда ненадежное животное растворялось в полутьме (впрочем, фонари уже зажигали). Поводка у нее, естественно, не было, а был тонкий красный лаковый ремешок, поддерживающий юбку, — но здесь скрывалась новая опасность: юбка была великовата, так что, извлекши из нее ремень, Вероника рисковала в какой-то момент обнаружить себя посреди чопорного московского района полуобнаженной, путающейся в спавшей юбке, с чужой собакой на красном лаковом поводке и позвякивающим за спиною рюкзаком — не тот образ, в котором она хотела запомниться. Впрочем, проклятый рюкзак, значительно сковывавший ее движения, вдруг помог ей найти выход (так Сизиф, вероятно, был бы изумлен, обнаружив, что в его камень встроен бар с холодильником и радиоприемник): она припомнила, что у сложенного там халата есть шелковый поясок с кистями. «Идеален для собак», — подумала она словами журнальной рекламы и погрузилась в рюкзак, готовая к новым каверзам не любивших ее вещей: впрочем, против ожидания, поясок был мгновенно нащупан и без ущерба изъят. Пес (вероятно, Тап, если это тоже не было сокращением от тапира или тапиоки), увидев субститут поводка, запрыгал от счастья: уже гуляя, он предвкушал новую прогулку, производную от первой, или, напротив, обретя свободу, стремился ее лишиться. Неожиданно пофартило: двухкопеечная монета нашлась в узком кармашке, а пара скрепленных спиной друг к другу, как братья-разбойники на гравюре, телефонных будок виднелась в отдалении. С рюкзаком и собакой, напоминая себе сборщицу трюфелей после удачного дня, Вероника направилась к ним.